– На поле брани нет королей. Нет дворян и крестьян. Там все равны. Все сражаются насмерть, но надеются остаться в живых. Завтра, на поле битвы, у меня будет больше общего с врагами, чем с тобой – моим родным братом… Прости за правду. Знаешь, на войне придворная учтивость слетает, как шелуха. – Филипп взялся за край полога. – Генриетта! Где моя жена?

– Завидую твоему братству, – тихо сказал Людовик. – А мой удел – одиночество, с которым ты никогда не сталкивался и не столкнешься.

– Завтра я буду рядом с моими братьями, – дерзко заявил Филипп.

– Которые только и ждут, чтобы заманить тебя в укромное местечко и убить.

Филипп вышел из палатки. Королевская свита стояла неподалеку. Филипп подошел к Генриетте и молча выдернул из ее шляпы самое яркое перо. Перо он воткнул в петлицу своего камзола наподобие флага.

– Завтра я нарочно оденусь так, чтобы меня сразу можно было узнать, – заявил Филипп.

Внезапно он обнял и поцеловал жену с грубоватой страстностью солдата. Воина, намеренного побеждать и завоевывать.

Наутро, едва рассвело, две тысячи французских солдат двинулись по полю к позициям испанцев. Их встретили пушками и мушкетными залпами, но французы упрямо продолжали наступать. Кто-то падал, успев испустить предсмертный крик. Остальные, словно не замечая гибели товарищей, шли дальше, исполненные решимости победить.

В середине войска, воодушевляя своих солдат, скакал Филипп. Рядом с ним был маркиз де Роган. Филипп сидел на лошади, выпрямившись во весь рост. Им владела кровожадная ярость. Других чувств не было. Он сам вершил свою судьбу, пусть и ужасающую, но это была его судьба. Достав из кармана зеркальце, Филипп посмотрелся в него и, оставшись доволен выражением своего лица, выхватил шпагу, пришпорил коня и понесся по склону в утренний туман.

– Отдыхай, мой благородный скакун.

Филипп сидел по-турецки на склоне холма, окруженный опаленной травой и телами убитых вражеских солдат. Голова его верного коня покоилась у него на коленях. Рана в груди лошади была смертельной. Человек и животное оба это знали. Конь фыркал и натужно дышал. Его глаза еще вспыхивали белым огнем, однако каждый вздох лишь усиливал кровотечение. После долгих, томительных минут судороги ослабли. Казалось, умирающий конь смирился со своей участью. Его серая морда в последний раз содрогнулась. Громадные глаза подернулись пеленой. Бока еще раз поднялись. Ладонь Филиппа обдало теплом. Последним теплом.

– Мир праху твоему, – тихо произнес Филипп. – Ты достойно послужил мне и Франции.

Опрокинутая повозка лежала на боку, чем-то напоминая боевого коня, павшего на поле битвы. Их подстерегли на извилистом участке версальской дороги. В этом месте деревья подступали к самой обочине, бросая густую тень на дорогу. Кучер и двое гвардейцев, сопровождавших повозку, стояли, опустив мушкеты. Их била дрожь. Оружие троих людей в масках тоже было опущено. Но держались они уверенно и нагло.

– И сколько же вам платят за сей благородный труд, господа? – насмешливо спросил Монкур. Маска приглушала его голос. – Смею вас уверить, что сущие гроши.

На дереве вдруг зашелестели листья. Гвардеец повернул голову и увидел вспорхнувшую ворону. В этот момент разбойники выстрелили.

В палатке Филиппа было очень людно. Стол окружали посланники, дипломаты и генералы. Союзники и противники с одинаковым вниманием глядели на Людовика XIV. Рука короля, сжимавшая белое перо, застыла над бумагой Ахенского договора. На церемонию подписания из Версаля приехала Мария Терезия. Нарядившись в платье пурпурного цвета, она стояла за стулом мужа. Ее темные волосы, убранные в высокую прическу, были украшены жемчугом. Филипп отошел к пологу и встал там, скрестив руки на груди. Его лицо было напряжено, словно впереди их ожидал не мир, а очередное сражение.

Людовик церемонно обмакнул перо в чернильницу, размашисто подписал договор и вывел дату: второе мая 1668 года. Война окончилась. Присутствующие сдержанно рукоплескали. Филипп поспешил наружу, где его ждали сотни солдат. Узнав о подписании договора, они тоже зааплодировали. Их рукоплескания были куда громче и искреннее тех, что звучали внутри палатки.

На следующее утро король, королева и вся свита отправились в Версаль. Дорога была разбитая, с глубокими колеями. Людовик и Мария Терезия сидели молча. Бархатные занавески на окнах кареты были плотно задернуты. Эта сумрачность перекликалась с далеко не радужным настроением короля.

– Вас что-то тревожит, – не выдержала Мария Терезия. – Поделитесь со мною.

– Это вас не касается.

– Не касается? – удивилась королева. – Война началась из-за меня. Ради защиты моей чести вы убивали моих соотечественников. Во всяком случае, таков был предлог.

– Ваш отец не сдержал обещания, которое в свое время мне дал. Я потерял пять тысяч моих подданных, чтобы заставить его исполнить обещанное.

– Но договор подписан. Или на этом ваши войны не кончаются?

Пальцы Людовика теребили край занавески.

– Когда мне было десять лет, я хорошо узнал цену страха. Я видел мать, напуганную до смерти. Знать ополчилась против нас, и мать боялась, что нас убьют. Это послужило мне уроком. Я с ранних лет задумывался, как обезопасить королевскую власть, чтобы подобное никогда не повторилось.

– Мне думается, вы этого уже добились. У вас есть надежная стража, охраняемый дворец, армия, готовая выполнить любой ваш приказ.

– Они мне подчиняются, но не испытывают страха передо мной.

– Разве кто-то может иметь власть над вами?

Их разговор прервал тяжелый удар по внешней стенке кареты. Мария Терезия вскрикнула. Людовик вздрогнул. Встав, он отдернул занавеску. «Грабители? – мелькнуло у него в мозгу. – Но откуда им взяться? А уж тем более откуда взяться подосланным убийцам? Карету сопровождают конные гвардейцы».

За окошком, повиснув на выступе, по-обезьяньи раскачивался Филипп.

– Ну что, испугались? – весело спросил он, мотая головой.

Ветер играл волосами героя войны.

Людовик нахмурился.

– Мне наскучило скакать! – признался Филипп.

Распахнув дверцу, он ввалился внутрь и со смехом плюхнулся на сиденье. Филипп был изрядно пьян.

– Если ты ищешь вино, у нас его нет, – сказал Людовик.

– А! Вино я и так могу найти. Поговорить захотелось! Если бы ты убил столько испанцев, сколько довелось убить мне, ты бы не стал говорить о погоде.

Вспомнив о происхождении королевы, Филипп пьяно улыбнулся:

– Я не хотел обидеть ваше величество. Кстати, некоторые из них были очень даже милыми.

Тишину сменили бессвязные рассказы Филиппа о солдатах, армейской пище, его верном коне и аромате победы. Людовик молча смотрел на брата. Королева повернулась к окошку. Неожиданно карету снова тряхнуло. Она поехала медленнее, а потом и вовсе остановилась.

– А теперь в чем дело? – спросил Филипп. – Или кто-то решил повторить мой подвиг?

– Вероятно, дорогу размыло, – сдерживая раздражение, ответил Людовик. – Близ Шавилля из-за дождей часть дороги превратилась в череду прудов.

Снаружи донеслись сердитые голоса. Филипп мгновенно протрезвел, словно голоса обладали свойством выгонять хмель из тела.

– Оставайтесь внутри! – крикнул он королевской чете и выбрался наружу.

Возле опрокинутой повозки лежали тела кучера и двух гвардейцев. Их лица были обезображены мушкетными выстрелами. Чуть поодаль в грязи распластался четвертый; судя по виду – настоящий разбойник с большой дороги. На шее у него болталась окровавленная черная тряпка. Один глаз вытек. Кроме того, он был сильно ранен в ногу.

Людовик все-таки вышел из кареты. Маркиз де Роган, ехавший верхом, спрыгнул на землю. Они присоединились к Фабьену Маршалю и Филиппу, внимательно осматривавшим тела.

– Ваше величество, этот груз везли из Парижа, – сообщил Маршаль. – Злоумышленники его похитили.