Лошадь Лувуа застоялась. Сам Лувуа устал от этого бесплодного разговора. Понимая, что его не боятся, военный министр решил сменить тактику:
– Я ведь понимаю ваши настроения. Я тоже был и в битве при Камбре, и в Компьени.
– Да, я вас видел, – сказал сержант. – Ваша палатка стояла в двух лье от линии тыла.
Лувуа стиснул зубы, однако не стал прерывать сержанта. Пусть выговорится.
– Скажите его величеству, что мы готовы снова принимать участие в его битвах. Готовы снова строить для него. Словом, быть его верными и надежными подданными. Но вначале король должен продемонстрировать, что готов сдержать свои обещания.
Рабочие, все как один, одобрительно закивали. И эти молчаливые знаки одобрения выглядели почти что объявлением войны.
Лес на подъезде к Версалю и главная дорога, ведущая ко дворцу, находились во власти холодного проливного дождя. Но причиной, заставившей карету остановиться посреди дороги, была вовсе не подмерзшая грязь, а люди в масках. Один направил мушкет на кучера, другой, тоже вооруженный мушкетом, рванул дверцу кареты и влез внутрь, где сидел сборщик налогов с выпученными глазами.
Потом грабитель сорвал с лица маску и оказался не кем иным, как Монкуром.
– Деньги! – потребовал он.
Сборщик налогов, с которым Монкур познакомился в публичном доме и предложил свою помощь, сидел молча.
Монкур скорчил гримасу и прошептал:
– А теперь говори…
– Ах да, – заморгал сборщик налогов. – Никогда! – выкрикнул он.
– Ты что, готов подохнуть из-за этих денег? – вопил Монкур.
Сборщик налогов покачал головой. Монкур выпучил глаза и губами показал: «Скажи: никогда!»
– Никогда! – завопил сборщик налогов. – А что дальше? – шепотом спросил он. – Я забыл. Я должен отдать.
– Ты отдаешь мне половину. Вторая остается у тебя.
– И потом я должен вас ударить?
– Нет, это я должен тебя ударить.
– Да, конечно. Теперь вспомнил.
Сборщик налогов протянул Монкуру два мешка с монетами. Монкур влепил ему звонкую оплеуху и вернул один мешок.
Сборщик облизал губы, соленые от крови.
– Может, в следующий раз мы не станем понапрасну тратить время и сделаем это в тепле? – тихо спросил он.
– Я бы с удовольствием, – ответил Монкур и вторично ударил сборщика налогов.
Потом он снова надел маску, спрятал деньги под плащом и выбрался из кареты. Еще через мгновение Монкур и его напарник исчезли за темной стеной деревьев.
Гвардейцы ждали поблизости, не сводя глаз с короля. Людовик подошел к Жаку. Садовник подреза́л молодые буковые деревца. Невзирая на прохладную погоду, его плащ был расстегнут. Жак умел сосредотачиваться на работе, забывая обо всем.
– Хотя бы ты не бросаешь работу, – сказал Людовик. – Давай обойдемся без поклонов.
Жак поднял голову, щурясь от солнца.
– Ваше величество, я же не строитель.
– Скажи, когда ты воевал, в войсках случались бунты?
Рукояткой лопаты Жак поскреб щеку.
– Иногда бывали.
– А шрам этот ты где заработал? В сражении?
– Нет. Во время бунта.
«Вот оно что», – подумал Людовик.
– И как генералы относились к бунтовщикам? – спросил король.
– Генералы – они разные. Какой человек генерал, такое у него и отношение. Но вот что я вам скажу, ваше величество: король, который посылает солдат усмирять других солдат, недолго пробудет королем. Когда людей загоняют в угол, они все превращаются в зверей.
Людовик умолк, раздумывая над словами Жака.
– Понимаешь, я не нахожу решения. Я отправлял к рабочим своих министров, а строители разве что не смеялись им в лицо.
– Ваше величество, есть человек, которого они послушают. Его они уважают, потому что он сражался вместе с ними.
«На Филиппа намекает».
– Братьям случается расходиться во мнениях, – сказал Жак. – Но им не обязательно враждовать друг с другом.
Людовик покачал головой.
– Ты наверняка был единственным ребенком в семье, – обернувшись через плечо, сказал он садовнику.
Вернувшись во дворец, король приказал найти Рогана и привести к нему в покои. Когда Роган пришел, Людовик попросил друга найти недовольных, разочарованных солдат и поговорить с каждым наедине. Ничего не обещать, ничего не предлагать, а только выслушивать и ободрять.
– Скоро ударят морозы, и земля затвердеет, – пояснил Людовик. – Чтобы строить, нужен фундамент, который требуется заложить как можно скорее. Но вначале нужно выкопать котлован под фундамент, а для этого мне нужны строители.
Отпустив Рогана, Людовик велел Бонтану послать за архитектором Брюаном и Леклером, который ведал золотыми и серебряными слитками на королевском монетном дворе. Отдав распоряжения, король вышел в коридор. Гвардейцы, как две тени, шли за ним.
«Я должен поговорить с нею, – думал Людовик, слушая свои гулкие шаги по коридору. – Я должен предельно ясно заявить о своей позиции».
Генриетту он нашел сидящей за туалетным столиком. Софи расчесывала ей волосы, отделяя длинные вьющиеся пряди, ниспадавшие на плечи. Караульный возвестил о приходе его величества. Генриетта сразу же встала. Софи удалилась в соседнюю комнату. Подойдя к Генриетте, Людовик положил ей руку на живот, но, едва она попыталась накрыть его руку своей, он отвел ладонь. В глазах Генриетты мелькнуло разочарование.
– Так, как было у нас раньше, теперь продолжаться не может, – сказал он.
– Я понимаю, – печально кивнула Генриетта. – Мы же ваши подданные. Когда вам угодно, вы проявляете к нам милость, а когда мы вам наскучим, выбрасываете за ненадобностью.
– С тобой я так никогда не поступал, – возразил Людовик.
– Ваше величество, вы прячетесь за слова, но их смысл ясен, – сказала Генриетта.
– Пойми: ребенок, которого ты носишь, – это символ сомнения. Сомнения, которым я не могу позволить себе терзаться. Ты бы хотела, чтобы я предпочел тебя, оттолкнув всех остальных, в том числе и родного брата?
По щекам Генриетты покатились слезы.
– Простите, ваше величество, но я не могу ответить на ваш вопрос.
Людовик вышел. Он поставил точку, устранив неопределенность, но легче ему от этого не стало.
Роган не сразу нашел неказистое строение, приспособленное под больницу для строителей дворца. Дорогу ему подсказал старик-крестьянин, который катил через городскую площадь крытую тележку с визжащими поросятами. Ежась от холода, Роган плотнее закутался в плащ. Подойдя к дому, он немного постоял у входа, разглядывая струйки пара от собственного дыхания, затем толкнул скрипучую дверь и вошел внутрь.
Помещение, в которое он попал, было заполнено покалеченными строителями. Рогану сразу вспомнились раненые солдаты. Кто-то расположился прямо на земляном полу, другие сидели на скамейках, ожидая своей очереди. Говорили мало; каждому хватало своего несчастья. Кому-то покалечило ногу, кто-то осторожно придерживал сломанную руку, застывшую в неестественном положении. У одного парня гноилась глубокая рана на голове. Тут же находилась и Клодина, дочь придворного врача. Когда Роган вошел, она рассматривала вспухший нарыв на плече немолодого рабочего.
– Вы одна их тут лечите? – спросил Роган, остановившись рядом с дверью.
Клодина обернулась, кивнула и снова занялась нарывом.
– Чем они болеют? – задал он новый вопрос, испытывая желание поскорее выбраться на воздух.
– Чего тут только нет. У кого желудочная лихорадка. У кого гангрена. Раздробленные кости рук и ног, которые уже вряд ли срастутся.
Роган напомнил себе, зачем он здесь, и прошел к стене, возле которой сидели бывшие солдаты его величества.
– Господин де Роган, я бы не советовала подходить к ним близко, – сказала Клодина.
– Почему? – удивился Роган.
– Воздух здесь наполнен болезнетворными испарениями. Поберегитесь.
– Я воевал вместе с этими людьми. Они – мои товарищи по оружию, – сказал Роган. – И воздух на поле боя был насыщен кое-чем похуже испарений. Так что я рискну.