Среди сопровождающих был и Паскаль де Сен-Мартен. Молодой человек, отличавшийся живостью ума и порывистым характером, с благоговением взирал на великолепие дворца, залитого лучами осеннего солнца. Паскаль думал о том, что человеческому разуму невозможно сразу постичь все многообразие грандиозного дворца. Вот если бы увидеть здание с птичьего полета. Но птицы, которым это было доступно, не имели разума, способного оценить красоту Версаля.

– Позже мы совершим прогулку по садам, – повернувшись к гостям, пообещал король. – Но вначале я покажу вам восточное крыло. Оно продолжает скромный охотничий замок, построенный моим отцом. В этом крыле вы и разместитесь вместе с вашими семьями. Я желаю, чтобы вы воспринимали Версаль не как королевский дворец, а как ваш дом. Место отдыха и бесед, света и радости!

Завернув за угол, король, придворные и гости увидели толпу рабочих. Скрестив руки, те сидели на земле и строительных лесах. Рядом лежали орудия их труда.

Людовик замедлил шаг. Его улыбка начала меркнуть.

– Рабочие бездельничают. Как некстати, – тихо заметил он Бонтану.

На верхнем ярусе лесов стоял темноволосый строитель. Судя по тому, что у него на одном глазу была повязка, бывший солдат. С сердитым видом он кулаком погрозил подошедшим. Гости растерянно переводили взгляд со строителя на короля.

– Глядите, ваше величество! – крикнул ветеран. – Вот она, наша общая слава.

Подойдя к самому краю лесов, он взмахнул руками, будто собираясь взмыть в небо. Бонтан настойчиво подавал знаки караульным, требуя, чтобы те удалили смутьяна.

– Какие внушительные победы мне довелось видеть! – не унимался одноглазый. – Ваше величество, я воевал за вас в Дуэ! А глаз потерял, сражаясь за вас в Безансоне.

– И за все это ты должен был получить вознаграждение! – крикнул ему в ответ Людовик.

– Ваше величество, а сколько мне заплатят за смерть брата? На него рухнул камень, когда он возводил стены вашего дворца. А за моего племянника, который умирает от гангрены?

Караульные начали взбираться на леса, однако их опередил другой строитель. Он был моложе одноглазого.

– Чего ты хочешь? – спросил король.

– Вы обещали, что Франция будет чтить своих героев, – сказал одноглазый, балансируя на доске.

– Мы их чтим.

– Вранье это! Мы живем и умираем, как рабы. Вот вы говорите, что Франция – это вы. Будь оно так на самом деле, вы бы знали наши страдания! И помогли бы нам!

Молодой каменщик достиг верхнего яруса и теперь полз по доске к ветерану.

– Не будь дураком, – посоветовал он.

Ветеран ответил горьким, безнадежным смехом.

– Король всех нас дурачит.

– Спускайся немедленно! – крикнул одноглазому Людовик.

Одноглазый надел себе на шею веревочную петлю.

– Желаете, чтобы я спустился? Сейчас. – Он посмотрел на Филиппа Орлеанского. – Выполняю приказ вашего брата.

Молодой строитель попытался схватить одноглазого за руку, но было слишком поздно. Ветеран спрыгнул с лесов, прямо на толпу гостей. Те, охнув, закрыли лица. Веревка быстро размоталась на всю длину. Раздался зловещий треск, и петля затянулась. Тело одноглазого забилось в предсмертных судорогах, изо рта поползла кровавая пена. Смерть наступила почти сразу. Тело быстро прекратило раскачиваться и замерло напротив короля. Людовик сердито посмотрел на брата.

Король созвал чрезвычайное совещание. Сейчас он расхаживал взад-вперед. Министры, пришедшие в Салон Войны, стояли вокруг стола, поглядывая друг на друга.

– Погибший считал, что ему и его соратникам не оказали надлежащих почестей, которые они заслужили на полях сражений, – начал Кольбер.

– Они были солдатами, – парировал Людовик. – На войне они умели выполнять приказы. А теперь, получается, разучились?

– Ваше величество, у них есть немало поводов для недовольства, – сказал Лувуа. – Многие покалечились на строительстве, а врачебной помощи – никакой.

– Сколько человек отказываются продолжать работу? – спросил король.

– Две тысячи человек, ваше величество, – ответил Кольбер. – Если они не вернутся к работе, строительство остановится. Зима не за горами. Если помещения для новоприбывших гостей вашего величества не будут готовы, мы никакими посулами не удержим их здесь.

– Мы должны поговорить с этими людьми, – заявил Людовик. – Но две тысячи – еще не все строители. Остальные должны работать.

Кольбер покачал головой:

– Остальные тоже отказываются выполнять свои обязанности. Утверждают, что условия труда непосильно тяжелые. Десятники экономят на досках, леса огорожены плохо. В среднем за неделю гибнут пять-шесть человек. Покалечившихся в два-три раза больше. Нужно подумать о компенсациях за увечье.

– Что получит семья повесившегося?

– Ничего, поскольку он сам себе причинил вред.

– Пусть его родным заплатят.

– Это утешит его семью, но не уменьшит злости его товарищей.

Людовик подошел к большому глобусу, стоявшему у окна. Пальцы короля легли туда, где располагалась Европа.

– В тридцать лет Александр Македонский создал империю, простиравшуюся от Греции до Индии. Но не будь у него сильной армии, царь Дарий сбросил бы его в море. Мы отвоевали земли Испанских Нидерландов. Вскоре мы обратим наш взор на Голландию. Мы выгодно торгуем с королем Аннабы. Мы покорили даже Кассель. И я не позволю, чтобы какой-то строитель, которому вздумалось повеситься на лесах, столкнул меня в море. – Людовик обвел взглядом всех своих министров. – Прикажите строителям вернуться к работе.

Герцог Кассельский вновь оказался в ненавистном ему Версальском дворце и сейчас шел с Бонтаном по дворцовому коридору.

– Король будет рад увидеть вас, – говорил Бонтан. – Его величество предлагает всем дворянам финансовое послабление. Тем, кто пожелает построить дом вблизи дворцовых земель, он простит все долги, сколь велика ни была бы сумма этих долгов.

– Тогда я немедленно возьмусь за подготовку к строительству, – ответил герцог.

Обида, затаенная на короля, не мешала герцогу оценить размах и роскошь помещений: высокие сводчатые потолки, искусную лепнину, позолоту, сверкающие люстры и изысканную мебель.

– А пока, – продолжал Бонтан, – мы постараемся с должным удобством разместить вас во дворце.

Они подошли к двери в самом конце коридора. Бонтан отпер ее ключом. Герцог Кассельский увидел крошечную комнатку с деревянной скамьей, грубо сколоченным столом и единственным маленьким окошком.

У него вытянулось лицо.

– Вы не ошиблись дверью? По-моему, вы привели меня в какую-то кладовку для хранения метел.

Бонтан кивнул:

– Думаю, раньше здесь действительно хранились метлы… Добро пожаловать в Версаль.

Герцог Кассельский вошел внутрь. Бонтан закрыл дверь. Герцог отказывался верить своим глазам. Пока он стоял, оглядывая стены, с потолка ему на голову упало несколько капель воды. И эта каморка станет его новым домом? Он стиснул кулаки, присел на скамейку, но тут же снова вскочил.

На полу что-то зашелестело. «Только еще мышей не хватало!» – сердито подумал герцог. Он наклонился. Это была не мышь, а письмецо, подсунутое ему под дверь. Над печатью стояла буква «h».

Точно такие письма – плотно сложенные, запечатанные воском и помеченные буквой «h» – тайно передавались из рук в руки под карточным столом, опускались в седельные сумки и вкладывались между страниц Библии. Все это делалось с исключительной тщательностью и осторожностью, чтобы послания попали именно нужным людям.

Королевский камердинер расправлял складки на камзоле Людовика. Бонтан открыл дверь, впустив Марию Терезию и Луизу де Лавальер. Королева наградила Луизу ободряющим взглядом, но та молчала, не решаясь поднять глаза.

– Мадам де Лавальер, для ваших лошадей запросили дополнительный фураж. Вы никак куда-то собрались? – спросил король.

– Ваше величество, Луиза просит освободить ее, – сказала Мария Терезия.