– Что с тобой случилось? – спросил мальчик. – Он тебя бил?
– Нет, – ответил Долл. – Я упал со скалы.
– Это надо перевязать. – Мальчик указал на его лодыжку. – Ты хочешь есть?
– Мне нечем отблагодарить, – сказал Долл.
– Ты ранен. Это милость Небесной Госпожи, – сказал мальчик. – Разве там, откуда ты пришел, такого нет?
– Есть… Я просто…
– Сейчас что-нибудь принесу, – сказал мальчик и в один миг умчался прочь, юркий как уклейка.
Через минуту он уже возвращался с толстым ломтем хлеба в руке.
– Вот, путник; да не оставит нас Небесная Госпожа своей милостью.
– Да благословенна будет Небесная Госпожа. Долл преломил хлеб, отдал один кусок мальчишке и принялся оглядываться в поисках мужчины. Того нигде не было видно; открытая дверь наводила на мысли, куда он мог подеваться. Долл откусил от своей половины, мальчик последовал его примеру.
Никогда в жизни он не ел ничего вкуснее, чем этот хлеб, – он даже забыл о боли в поврежденной ноге и обо всей остальной боли тоже. Он с легкостью мог бы проглотить весь кусок, но честно отложил половину для своего спутника – на тот случай, если ему ничего не дадут.
Но тот уже возвращался назад с кувшином и еще одним караваем.
– Вижу, ты зря времени не терял, – заметил он.
– Я приберег немного для вас, – сказал Долл. – Это милость Небесной Госпожи.
Мужчина приподнял брови.
– Полагаю, милость не помешает никому из нас. – Он доел кусок, который отложил для него Долл, и разломил принесенный каравай. – Держи. Полагаю, ты не откажешься еще от кусочка. А вот вода.
Доллу очень хотелось спросить, не оказали ли и ему тоже милость Небесной Госпожи, но он не стал. Мужчина немного посидел, жуя хлеб и запивая его водой. Потом поднялся.
– Пора приниматься за работу, – сказал он. – Надо поправить стену. – Он махнул рукой на дальний конец деревни, где в стене овчарни наверху недоставало нескольких камней. Долл оперся руками о скамью, пытаясь подняться, но мужчина покачал головой. – Сиди, парень. Ты еще нездоров. Просто отдыхай, скоро придет одна женщина и займется твоей ногой. Она пока заваривает для тебя чай из костоправа.
Ночь Долл провел на соломе, с замотанной ветошью лодыжкой. После стольких ночевок под открытым небом ему было не по себе под крышей. Он слышал, как дышат остальные обитатели дома, и чуял их запахи. Ему хотелось выбраться наружу, на свежий ночной воздух, напоенный ароматами зелени, но это было бы невежливо. Наконец он заснул, а на следующее утро с огромным удовольствием лакомился кашей. Ради горячей еды стоило вытерпеть неудобства ночлега, решил он.
Он с его спутником прожили в деревушке шесть пятков дней; мужчина выполнял любую работу, которую ему поручали, без слова жалобы или недовольства. Когда Долл стал меньше хромать, он тоже не сидел сложа руки. Делать привычную с детства работу, но для чужих людей было необычно. Когда он что-нибудь ронял – а это случалось все реже и реже, – то каждый раз ожидал привычных насмешек, но их не было. Даже когда он выпустил из рук кувшин с парным молоком и кувшин разбился.
– Ничего страшного, – сказала женщина, которой он подносил этот кувшин вместе с двумя другими. – Я сама виновата. Нечего было давать тебе больше, чем ты можешь унести, а у этого кувшина и ручка к тому же неудобная, уж сколько лет с ней мучаюсь.
Женщина была черноволосая и веселая, с широкими бедрами и еще более широкой улыбкой; и дети у нее как один удались в нее, а тот мальчишка, что тогда принес ему хлеба, был ее младшеньким.
Однажды вечером, после ужина, у Долла зачесалась спина, и он почесал ее острием своего деревянного ножа. Мужчина посмотрел на него и спросил:
– Откуда у тебя этот нож?
– Я же говорил вам – его мне дала сестренка. Долл вздохнул с облегчением – острие мгновенно отыскало зудящее место.
– А она откуда его взяла?
– Нашла в лесу прошлой осенью; мы все тогда собирали орехи, а она копалась в листьях, ну и нашла.
– Вот так взяла и нашла?
– Не знаю. Я этого не видел. А что? Мужчина грузно опустился на скамью.
– Долл, этот нож я выстругал своими руками, две зимы тому назад. Я выкинул свой меч – да, когда-то у меня был меч, и кольчуга, сиявшая как серебро, и горячий конь. Но кинжал у меня остался, и когда однажды меня замело снегом, в самую первую зиму моей свободы, я от нечего делать выстругивал из щепок всякую ерунду. Большую часть я потом сжег, но несколько вещиц оставил – как память о том, что умел мальчишкой. А когда пришла весна и настала пора уходить, я выбросил их в ручей и смотрел, как они плыли.
– Значит, это ваш нож? – спросил Долл.
– Я его выбросил, – пожал плечами мужчина. – Как меч. Но в отличие от меча он вернулся ко мне обратно – в руке, которая больше его ценила. – Он прокашлялся. – Просто интересно… другие вещицы тоже кто-нибудь нашел? Там были цветы – в основном розы – и одна приличная лошадка.
– Я не знаю, – сказал Долл. – Но если он ваш… Он протянул нож.
Мужчина покачал головой.
– Нет, парень. Я выкинул его. Теперь он твой.
– Но это не обычный нож, – сказал Долл. – Он спас меня…
Он принялся торопливо рассказывать, чувствуя, что мужчине не хочется его слушать: о травяном народце, о змеином укусе, о странном существе, которое появилось из ниоткуда и растворилось в воздухе, о воде…
Мужчина смотрел на него во все глаза, раскрыв рот.
– Этот нож?
– Этот нож, – подтвердил Долл. Он снова протянул его. – Ваш нож. Это вы его сделали. Должно быть, его магия – от вас.
– Храни от коварства, от злобы людской, от голода, жажды, напасти любой… – У мужчины сорвался голос. – Не может быть… – Пальцы его потянулись к ножу, потом он сжал их в кулак. – Не может быть. Я выкинул его; нельзя вернуть то, что отпустил.
– Это глупо, – сказал Долл. Так же глупо было стоять с ножом в протянутой ладони. – Когда мы выпускаем теленка из загона, мы именно что ловим его и приводим обратно.
– Магия – не корова, парень! – Голос у мужчины был хриплый, и Долл еле отважился взглянуть на его лицо, опасаясь обнаружить там гнев, но вместо этого увидел слезы, текущие по складкам у губ. – Я отрекся от него.
«Разве ветер не поворачивает? Разве весна не возвращается каждый год? »
Мужчина вскинулся – должно быть, он тоже услышал эти слова.
Долл шагнул вперед, положил нож на ладонь мужчины и сжал его пальцы вокруг него. Он отступил назад и увидел мгновенную перемену в его лице – как будто солнце выглянуло из-за туч. Мужчину окутывало золотистое сияние, а грязная рубаха, которая была на нем, показалась Долл у нестерпимо белоснежной. Ободранные и стоптанные сапоги вновь стали черными и блестящими, а на заляпанных грязью штанах не осталось ни пятнышка. На усталом понуром лице забрезжило новое выражение: надежда, любовь и – свет. Волосы, казавшиеся безжизненно-серыми, вдруг засияли солнечной рыжиной.
А нож, простой деревянный нож, начал растягиваться и изменяться прямо на глазах, пока в руках у мужчины не оказался меч из старинных преданий. Долл ни разу в жизни не видел меча, а уж такого великолепного тем более.
«Клятву нельзя так просто нарушить, а обязанности – сложить с себя».
Долл понятия не имел, что это все значило, но мужчина, видимо, понимал; на его лице медленно проступило выражение благоговейной печали. Он упал на колени, крепко держа в руке меч рукояткой кверху. Долл попятился; сзади в ноги ему ткнулся валун, и он опустился на него. Он смотрел, как губы мужчины беззвучно шевелятся. Затем тот взглянул ему прямо в лицо своими странными зелеными глазами, в которых все еще блестели слезы.
– Да, парень, ну и натворил же ты дел.
– Я не хотел, – начал оправдываться Долл.
– Я рад, что все так вышло, – сказал мужчина. Он поднялся и протянул Долу руку. – Идем. Позволь мне называть тебя другом. Меня зовут Фелис, и когда-то я был паладином Фалька. Похоже, Фальк снова призывает меня к себе, даже после того, как… даже теперь. – Он взглянул на меч, и уголки его губ дернулись кверху – вряд ли это можно было с полным правом назвать улыбкой. – Думаю, мне стоит взглянуть на этот лес, где твоя сестренка нашла нож, который я вырезал, и проверить, не вынесло ли туда и другие игрушки. Что-то подсказывает мне, что обратный путь к Фальку может оказаться… интересным.