Мейглин сама не заметила, как засмеялась его незамысловатой шутке.

– Вы меня заранее предупреждаете, что мне будет трудно ее растить?

Все еще посмеиваясь, Киладис ответил:

– Очень трудно. Тебе, надеюсь, это приятно слышать? Во всяком случае, должно. Но как мать особы королевских кровей, ты вправе рассчитывать на мою помощь.

Киладис намеренно произнес эти слова, и они ураганом пронеслись через сознание Мейглин.

– Я готова сделать все, о чем вы попросите, только бы помешать Деш-тиру. После того, что я узнала от вас, я назову свою будущую дочь Дари. А теперь скажите, по какой из жизненных дорог ей лучше пойти?

Маг облегченно улыбнулся.

– Если ты признаешь ее династию с отцовской стороны, она будет именоваться Дари Ахеласская. Расти ее в любви, Мейглин. Содружество обеспечит тебя всем необходимым. Когда твоя дочь вырастет, ей придется избрать дорогу, отвергнутую ее упрямым отцом.

– Отправиться через Западные ворота в изгнание? Киладис кивнул.

– Ей нельзя рисковать жизнью. Если Дари осознает свое наследие и свое предназначение, она сделает этот выбор. Но выбор непременно должен быть добровольным.

– Она сделает этот выбор, – прошептала Мейглин. Слезы вновь застлали ей глаза и обожгли веки, слезы по мимолетной и навсегда утраченной любви.

– Если бы ее отец послушался вас и отправился в изгнание, у нас не было бы той ночи, зато он остался бы в живых.

Киладис осторожно коснулся пальцем ее лба, будто это было лучшим подтверждением ее непреклонной решимости.

– Мейглин, – сказал маг. – Твое мужество благословенно. Разве ты тогда знала, что своим искренним сердцем прокладываешь путь, по которому однажды на Этеру вернется свет?

– Прошу прощения, добрый господин, – почтительно произнес трактирщик, – тут вам записка.

– Мне? – Мужчина, к которому он обращался, порядком был изумлен. – Но я в ваших краях впервые! Я здесь проездом по пути на восток. Вы, верно, ошиблись. – Он отодвинул записку. – Это, должно быть, кому-то другому.

– Не думаю, чтобы я ошибался, господин, – с многозначительным видом отозвался трактирщик. – Вы вот уже три дня как удостаиваете мою таверну своим присутствием и даже были настолько добры, что называли мой мед лучшим во всей округе…

– Так оно и есть, – прервал поток хозяйских излияний мужчина.

Трактирщик поклонился и продолжил:

– Поэтому смею утверждать, что успел неплохо вас узнать, господин, – как и многие мои завсегдатаи, которые благодаря вашей несравненной щедрости не раз получали выпивку за ваш счет.

Мужчина скромно улыбнулся и разгладил кончики очень длинных и очень черных усов. Потом подмигнул спутнице, молодой женщине с густыми рыжими кудрями, скрученными в тугой узел на шее. На ней было очень простое коричневое одеяние, выдающее принадлежность к адептам земной магии.

– Потому, – заключил трактирщик, – когда мне доставили записку с просьбой передать ее особе, чье описание поразительным образом совпадает с вашим, я не сомневался ни минуты.

– И что же это было за описание? – заинтересовался мужчина, и его глаза заискрились весельем. – Очень хотелось бы услышать.

– Вот что было мне сказано: «Это – человеческий мужчина средних лет, с носом как ястребиный клюв, подбородком как лезвие секиры, глазами голубыми, как небеса над Новым Виннингэлем, и длинными черными усами, которыми он страшно гордится и постоянно разглаживает их или подкручивает. Кроме того, у него длинные черные волосы, которые он связывает в хвост на затылке – на манер лесных эльфов».

– Ха! Да это может быть кто угодно! – возразил мужчина.

– «Он очень красив… », – торжественно продолжил трактирщик.

– А-а! Тогда ты прав. Это и впрямь мне, – уверенно сказал человек и выдернул записку из рук трактирщика.

– Ты невыносим, Шадамер, – вполголоса проговорила его спутница.

– Ты просто завидуешь, Алиса, – бросил ей Шадамер, взламывая печать и разворачивая записку. – Они переговаривались по-эльфийски – вряд ли в карнуанском городе отыскался бы хоть один человек, знавший его. – Завидуешь, что прекрасной рыжеволосой человеческой женщине никто не прислал таинственного послания.

Та закатила глаза и покачала головой.

– Надо полагать, эта записка означает, что наше щедрое хлебосольство все-таки принесло плоды, – сказал Шадамер. – Наконец-то мы хоть что-то узнаем. Признаюсь тебе, этот мед уже надоел мне хуже горькой редьки.

Когда он прочел записку, вид у него стал сперва озадаченный, потом довольный.

– Ну и ну! Этого я точно не ожидал.

Он передал записку спутнице.

«Вы, конечно же, не помните меня, друг мой, но в дни нашей юности мы были товарищами. В то время я ходил в помощниках у преподобного Маги, а вы только готовились стать рыцарем. Мы познакомились благодаря несчастливому стечению обстоятельств, влюбившись в одну и ту же женщину. В жизни не забуду, какие каверзы мы устраивали, считая друг друга соперниками, но все оказалось напрасно – она вышла замуж за другого, и о существовании этого третьего не подозревал ни один из нас. Нагие соперничество переросло в дружбу – дружбу, которая прервалась, когда вы покинули Виннингэлъ в гневе на политику императора, а мне пришло время вернуться на родину и приступить к служению Церкви.

Я с величайшим удовольствием следил за вашими деяниями, и хотя вы путешествуете под чужим именем, когда от одного странника я услышал о щедром чужестранце с волосами черными как ночь, носом как ястребиный клюв и смехом оглушительным, как лавина в горах, тотчас понял, что это может быть лишь один человек. Я убежден, что вас ниспослали сами боги. Я верю, что вы пришли в ответ на мои молитвы.

Если помните, я всегда был особенно восприимчив к пагубной магии Пустоты. Ничего более сказать в этой записке не осмеливаюсь из опасения, что ее могут перехватить. Я живу в городке Кьюнак милях в двадцати от вас к северу. Умоляю, приезжайте без промедления.

Ваш друг, преподобный брат Юльен».

Алиса нахмурилась.

– Откуда он мог узнать, что это ты? Наша родина в сотнях миль отсюда. Мне все это не нравится.

Она отдала ему записку.

– Ха! – ухмыльнулся Шадамер. Он заткнул записку за голенище и поманил к себе трактирщика. – Счет, пожалуйста. Мы покидаем ваш прекрасный город. Естественно, Юльен узнал, что это я, Алиса, – добавил он, подкручивая ус. – Сейчас, небось, у всех в радиусе двадцати миль только и разговоров, что о красивом и щедром чужестранце. И о его хорошенькой рыжеволосой спутнице, – не упустил он случая поддразнить ее.

Он расплатился по счету и оставил такие чаевые, что трактирщик потом еще несколько дней не мог опомниться и расхваливал его на все лады, и в сопровождении Алисы покинул трактир.

Она фыркнула.

– Твое самомнение тебя погубит, Шадамер.

– Вздор, моя дорогая, – отвечал Шадамер, помогая ей сесть на коня. – Меня не погубит ничто и никогда, и все по одной простой причине: все, что говорят обо мне люди, – правда. Собственно, именно поэтому ты от меня без ума.

Он свистом подозвал своего вороного скакуна – норовистого жеребца который наводил на конюхов такой ужас, что они не отваживались к нему подступиться. При виде хозяина конь радостно заржал и ткнулся носом в плечо Шадамера, а когда тот похлопал его по морде, едва не замурлыкал от удовольствия.

– Я вовсе от тебя не без ума. Ты мне даже не нравишься, – холодно отрезала Алиса. – Не понимаю, зачем я вообще с тобой связалась. По твоей милости в один прекрасный день меня прикончат. И тебя тоже – когда ты в очередной раз очертя голову кинешься вразумлять мир.

Шадамер перегнулся и чмокнул ее в щеку, прежде чем она успела его отпихнуть. И галопом умчался прочь, красуясь перед восхищенной толпой, которая сняла шляпы и махала ему вслед.