1.

Никогда у него еще не было такого дня рождения. Сидел перед тортом один как перст. А ведь стукнул полтинник! Такая дата требует триумфальных речей, высоких правительственных наград, предчувствия блистательной старости.

А есть только хрущоба в Свиблово. Супруга, Елизавета Ефимовна, привычно улизнула к любовнику. Дети, сын с дочкой, ударно трудятся на стройках Нового Уренгоя, тянут газовые трубы на потребу обезумевшему от бабок олигарху.

– Игра проиграна… – прошептал Матвей Пузиков.

– Что ты меня своей смертью пугаешь! – вспомнил он гневный вскрик жены. – Ты сначала на похороны заработай! Знаешь, сколько в наше время стоит приличный гроб с глазетом?

Зарабатывал Мотя, увы, мало. Всю жизнь просидел в кресле младшего редактора малотиражного журнала «Насекомые». Фишкой этого издания (кроме скромного жалования) было особое приложение. К каждому журналу приклеивался прозрачный футлярчик с кузнечиком, бабочкой или, на худой конец, с чумовым тараканом. Так сказать, вещественная материализация «гвоздевой» статьи. Сколько себя помнил, Матвей писал о лапках, перепончатых крылышках, мозаичном зрении и органах размножения.

Экая бессмыслица!

В дверь позвонили.

На пороге стоял его единственный друг, сокурсник по институту, Вадим Жаркин. В руке большой яркий пакет.

– Ну, с днем Варения тебя, Мотька! Дай-ка я тебя обниму, расцелую.

Вадик был уже хорошо навеселе. Содержимое пакета сигнализировало о дальнейшем. Пара пузырей водки «Молодецкая», пиво «Жигулевское», балык, банка крабов, палка сервелата, двухлитровый пакет гранатового сока.

– Игра сыграна… – произнес Мотя вместо приветствия.

Вадим энергично раскидывал провизию на кухонном столе:

– Опять в трясине меланхолии?

Мотя сел на табурет в позе кающейся грешницы, склонил голову, опустил меж колен безвольные руки.

– Game over!

– Я тебе покажу геймовер! В пятьдесят лет все только начинается.

– Ты еще скажи – в семьдесят.

– Вот что, братец, сядь-ка на корточки.

– Это зачем?

– Сядь, тебе говорят. Не убудет.

Покряхтывая, Мотя, сел. Благо на нем китайские треники с растянутыми коленями. Удобно.

Жаркин тоже присел, глянул на Мотины пятки, поцокал языком.

– Значит, тебе удобно, когда пятки упираются в пол?

– А как же еще?

– Люди тонкой душевной организации обычно сидят на цыпочках.

– Хочешь унизить?

– Чудак! На пятках сидят успешные фирмачи, любители шансона, знаменитые футболисты.

Вадик стремительно открутил водочную крышку, нарезал сервелат.

– Дернем за твое лучезарное будущее, дорогой!

– Да пошел ты!

– Какой обидчивый…

Выпили, закусили.

Сколько же он лет знает Вадика. 33 года! С первого курса биофака. Тогда это был худющий пацан с гривой черных волос. Теперь это лысый очкарик. Богат, кажется… Нет, точно богат. Вадим проводил сеансы психоанализа для дамочек бальзаковского возраста с пресловутой Рублевки.

Мотю он за что-то любил. Быть может, за резкий контраст их житейского уровня.

У Вадика апартаменты на козырном Кутузовском. У Моти в спальной резервации Свиблово. Вадик рассекает на алом «Ягуаре». Матвей обливается пóтом в метро. У Жаркина каждый месяц свеженькая любовница. Мотя тридцать живет с одной и той же мымрой.

Вадим сноровисто открыл банку с дальневосточными крабами:

– Тест это, кстати, типовой. Выходит, человек ты земной. Поэтому без истерики должен относиться к вопросам жизни и смерти.

2.

– На моем могильном камне напишут: «Всю свою жизнь, балбесина, изучал жуков плавунцов и паучков крестоносцев».

– Кстати, о жуках… – Вадик полез в карман пиджака. Достал небольшую, обтянутую черным крепом коробочку. – Это тебе мой презент. С юбилеем!

– Что это?

– Открывай! Был, понимаешь ли, на симпозиуме психоаналитиков в Бомбее, вспомнил о тебе, зашел в сувенирную лавку. Там, понятно, всякая трехкопеечная дрянь. А вот эта штуковина ошеломила. Стоит освежающе дорого. Даже по моим меркам.

Мотя раскрыл похоронный футляр, достал янтарный шар. Внутри его враскоряку навечно застыл черный жук.

Пузиков в ладони повертел желтый шар:

– Забавно…

– Спрашиваю, что за жук? Продавец лишь замахал руками. Шар, мол, пророческих снов. Кладешь его на ночь под подушку, и гляди свое будущее.

Впервые за этот вечер у Моти поднялось настроение.

– Как же ты повелся на эту пургу? Это обыкновенный жук скарабей. Из Египта.

Вадим разлил по хрустальным рюмочкам водку:

– Вещие же сны, Мотя, есть… Почитай Карла Густава Юнга. Он, например, во сне увидел всех своих будущих жен.

– Сновидение-сваха?

– Харе смеяться! За несколько лет загодя он предсказал Первую, а потом и Вторую мировую войну.

Водочная тугая волна раскатилась от пяток до макушки. Мотя, хмыкнув, положил шар на подоконник.

– Испробую сегодня.

– Ни-ни! В пьяном виде нельзя. Тотальная трезвость. А что это за скарабей такой?

– Да какая разница?

– Ты, главное, не грусти. Все мы стареем и смертны. Мы лишь листочки на этом могучем и, похоже, вечном древе жизни. Листочек проклевывается из почки, растет, наливается живительным соком, желтеет. Потом его срывает ноябрьский ветер. Блин, никакой трагедии!

– Да ты философ…

– Я этими листочками кормлю всю свою рублевскую клиентуру. Дамы ведутся. Плачут у меня на груди. Многие зовут в постель.

– Здесь же не Рублевка, а Свиблово.

– Наливай!

За окном помрачнело. Вот-вот ливанет дождь. Тянуло в сон.

Мотя с гулким потягом зевнул:

– Хочу баинькать!

Жаркин похлопал его по плечу:

– Совсем ты, браток, что-то опустился. Даже не побрился на полтинник. А эти штаны с растянутыми коленями. Совсем на себя плюнул?

– Кхе-кхе. Я – желтый листок…

– Вот что, листочек… Возьми у меня взаймы деньжат. Или, хочешь, так подарю? Измени свою житуху кардинально.

– Зачем?

– Или давай я тебя с барышней какой познакомлю с Рублевки? Они там сплошь нимфоманки. Есть одна миллиардерша Антоанета Жмых. Мужа застукала с латиноамериканской кокоткой, взашей прогнала. Живет среди картин мастеров Возрождения, как в Пушкинском музее. Фемина на сексуальные утехи – огонь! Ух!.. Проверял лично.

– Стар я, Вадимчик, для забав Эрота… Я вот завтра, на свежую голову, лучше твой пророческий сон погляжу.

– Лады! Потом расскажешь.

3.

Жаркин, крепко обняв Мотю на дорожку, ушел.

Еды осталось вдоволь. Водки тоже.

Мотя накатил. Закусил крабом.

Взял жестяную коробку из-под датского печенья (детки в вязаных красных шапках торжествующе подняли руки навстречу восходящему солнцу). Здесь хранились семейные фотки.

Вот он годовалый сидит в коляске с обнимку с ушастым плюшевым зайцем. На пару с куклой таращит глазки. Будущее безбрежно и чисто.

Тут он на втором курсе МГУ катается на лыжах со своей будущей женой, Лизанькой. Грядущее еще лучезарней. Лиза анорексична, как модель. Теперь же превратилась в мясную тумбу. И похоти не было ни на грош. Нынче же сексуальная фурия.

Вот в ресторане «Пекин», с Вадиком Жаркиным отвечает свое тридцатилетие. Упования уже померкли. Угас и взгляд. Появился животик. Морда набрякла. Но все же, все же… Как лихо отплясывает на танцполе его Лизавета. Еще не совсем дурнушка. Да и он тогда принял на грудь пару литров перцовки. И хоть бы кольнуло сердце. Валокордин не потребовался.

Допил водку. Сложил аккуратно документы своей краткой эпохи.

Какое же скорбное чувство!

Вся жизнь насмарку. Надежды, надежды, надежды… Впереди лишь могилка.

Зачем его так Бог обманул? Неужели у него нет забот поважнее? Вон сколько мерзавцев в довольстве доживают до ста годков. Жрут в три горла из газонефтяной трубы. Как мальчик в соплях, путаются в путанах.