– Ты опять чем-то недовольна? Смотри, народ веселится, танцует, а ты как на похоронах. Я пока ещё живой, думаю, всё будет нормально, – говорил Николай.

– Что же, я в положении и должна уподобляться всей этой публике? Красиво, красиво, ничего не скажешь. Я от тебя такого отношения ко мне не ожидала…

– Юля, брось капризничать, Коля просто шутит, – уговаривала сестра, улыбаясь. – Что же, по-твоему, он каждую минуту должен думать о твоей беременности?

– Правильно, моя голова не дом советов, – подхватил он. – Скоро пойдём, но такого вечера больше не будет.

– Коля, прости её, беременные женщины все такие капризные…

– Да что там, выпьем и снова нальём, сваха, давай причастимся, – продолжал зять, наливая ей и себе по полстопки водки.

– Ой, да мне бы уже и не надо. Хорошо, за компанию, – и она выпила с ним.

Валентина и правда через четверть часа стала собираться домой, посматривая на Семёна, который о чём-то бойко разговаривал с одной женщиной, на которую она глядела с ироничным удивлением. И как это она могла с таким интересом беседовать с её мужем, который всегда высказывался о жизни по принципу: «У нас всё плохо, а там всё хорошо…». И весь вечер муж проводил в разговорах то с офицерами, то с женщинами из кафе, и у неё ни разу не дрогнуло сердце ревностью к тому, как он вёл себя свободно, будто её тут вовсе не было, и за это на него не обижалась. Всё равно ни одной из этих женщин, которые намного моложе Семёна, он не нужен, рассуждала Валентина, а с ней ему не интересно разговаривать, поскольку он знает, как она не очень одобрительно относится к его образу мыслей и ей известны все рассуждения мужа…

На улице уже было темно, там, в уличном свете фонарей, порхали снежинки, плавно опускаясь на сухой асфальт. В ресторане сияли хрустальные люстры, заливая зал сияющим ярким светом. Стоял шум и гвалт от несмолкавшего оркестра и голосов публики.

– А вы приходите к нам в гости, – на прощание пригласила Валентина Николая и Юлю.

– Ты лучше сама приходи к нам, – сказала Юлия и пошла проводить сестру. А Николай тут же присоединился к танцующей публике…

Гости постепенно стали расходиться, Юлия уже не чаяла увидеть своих детей. Когда они последними вышли из ресторана, снег лежал на асфальте белым чистым покрывалом без единой складочки и серебристо переливался под светом ртутных фонарей. Николай, выйдя на край проезжей части, остановил такси. Юлия велела сначала заехать за детьми. Но Николай не хотел, чтобы в такой важный для них вечер кто бы то ни было мешал им, чем немало поразил жену. Ведь она и не думала, что дети могли помешать ему. Разумеется, ей это не понравилось, она наклонила голову и тотчас погрустнела. Николай, кажется, не желал понимать её душевное состояние и своими жестокими словами причинял жене страдания, которых у неё и без того хватало. Впрочем, ему казалось, что Юлия слишком часто думает о своих детях. В этом ему виделся нехороший признак: значит, она не сильно его любит, хотя он и не требовал от неё полной жертвенности во имя их отношений, которые его вполне удовлетворяли. Если она его не любила, то всё равно их постельные отношения не вызывали никаких сомнений в том, что ей с ним хорошо. Юлия часто смотрела на него с каким-то таинственно-признательным блеском в глазах. Конечно, она не знала, что, кроме её детей, в его воображении мелькали мужчины, которых сейчас люто ненавидел, тогда как Юлию любил всё сильнее.

Сейчас, в такси, когда они смотрели в окно на свежевыпавший снег, им почти в равной мере казалось, что новый снежный ковёр стелется специально для них – с этого вечера начались новые, уже законные супружеские отношения. Как сделать так, чтобы этот чудесный, сверкающий звёздочками ковёр не запятнали они оба? Юлия смотрела, как вспыхивали и гасли снежинки, и счастливо, правда, с оттенком грусти, думала, что это её чувства вот так же сияют, переливаются в душе. Но с этого дня им вряд ли суждено устояться только потому, что Николай всецело не любит её детей. Ах, как жаль, если эти прекрасные звёздочки со временем превратятся в капли слёз и этот бело-пушистый ковёр побьётся, как молью, их ссорами.

– Ну, чего ты, радость моя, загрустила? – дыша запахом сигарет и водки, спросил Николай, сильно привлекая её к себе.

Юлия действительно была печальна; и она взглянула коротко на него, не веря, что этот человек её муж и так похоже сказал эти слова, как когда-то ей говорил покойный муж, поэтому на время Юлии показалось, будто она видит Женю, отчего больно и тревожно защемило сердце…

– Ничего, милый, это я так… – нежно ответила она, напрочь забыв, что перед ней сидит другой мужчина, которого никогда так не называла. А когда опомнилась, что находится в другой реальности, она улыбнулась одними уголками губ как-то виновато.

Николай был чрезвычайно польщён, когда она так назвала его, ведь ни одна женщина его подобным образом не называла. Хотя ему казалось, что «милыми» женщины называли мужчин в старые времена. А сейчас нет ни «милых», ни «любимых». Он и сам подбирал нейтральные слова, и сейчас Николай почему-то не верил в искренность её чувств, что-то искусственное, натянутое находил в интонации её мелодичного голоса. И всё равно он был весьма рад, что она так сказала. Да и долго он не привык копаться в себе, а тем болеё заглядывать в женскую душу, потому что знал артистические возможности женщины. А ещё ему казалось, что Юлия пыталась обратить его внимание на её детей, что нельзя их забывать даже в такой день. Ведь дети всегда остаются детьми: они хотят ласки, требуют заботы в любое время суток, и когда чувствуют себя оставленными и забытыми, то неотвратимо замыкаются в себе и могут запросто ожесточиться. На всё это она насмотрелась в своё время в детдоме.

Николай понимал: то, что она ждала от него, ему было трудно исполнить, словно кто-то нарочно мешал ему быть идеальным мужчиной. На пути к этому он ощущал в себе какое-то внутреннее сопротивление, которое никак не мог преодолеть, чтобы стать всемерно заботливым. Он молча прижал Юлию к себе ещё тесней, чмокнул в щёчку; от неё пахло теми духами, которые по его просьбе достал Михаил. Ведь он уже не один год занимался доставкой импортных вещей из-за границы. Он и в партию вступил ради заграничных поездок, хотя от коммунистических взглядов был так же далёк, как и его друг – от стремления стать генералом. Впрочем, Николай тоже состоял в партии, но ему казалось, что его партийный билет не был липовой визиткой, а вполне соответствовал его убеждениям. Но с Михаилом они почти никогда не вели идеологических споров. Просто надо было как-то жить в соответствии с желаниями и добиваться хоть каких-то реальных благ.

Собственно, и Николай не считал себя убеждённым сторонником партии. Мир делился на Запад и Восток, и везде люди жили со своими насущными запросами. Только у нас они удовлетворялись в погоне за дефицитом с использованием связей. Но почему-то западным людям это удавалось без труда, так как, по словам Михаила, у них магазины ломились от всех жизненно необходимых товаров, тогда как у нас рисовалась противоположная картина. И материальные преимущества были на стороне западных людей. Почему так происходило, Николай точно не знал; впрочем, у нас стремились всех уравнять в правах, но этих прав на всех не хватало. Людям приходилось их искать обходными путями, в основном через знакомых, что удавалось немногим. И одним из пробивных был Михаил…

– Твоя подруга и «до свидания» не сказала, – обронил Николай.

– Тебе это хотелось от неё услышать лично? – спросила Юля отчуждённо, почувствовав затаённую ревность. – Я же тебе не напоминаю о твоём друге. Они друг друга стоят, – прибавила она убеждённо.

– А мы разве не такие? – дурашливо усмехнулся он.

– Что ты имеешь в виду?

– Теперь мы супруги, не просто так.

– А тебе нравится, что твой друг изменяет жене?

– Надо же, а что делает подруга твоя? Скажи мне, кто твой друг, и я отвечу, кто ты, – бросил яростно Николай, грубо отталкивая Юлю от себя, как отбрасывают не нужную тряпку.