А самая многонациональная, многоконфессиональная и территориально разнородная страна в мире знаете, какая? Представляете, как им там в России сложно приходится, моим виртуальным соотечественникам? Все силы и огромные ресурсы уходят только на борьбу с разновекторностью и тысячами неупорядоченных частных интересов и неразрешимых противоречий. Прямо как Лебедь, Рак и Щука из басни действительного члена Императорской Российской академии Ивана Крылова. Чтобы хотя бы частично минимизировать разнонаправленные интересы и обрести минимальную направленность общего развития, необходимо крайне жёсткое управление, авторитаризм и тоталитаризм.

В этом главная причина гибели всех исторических империй! Разнородность и разнонаправленность становятся большими, чем управленческая жёсткость, которая прежде была достаточной, но теперь уже не поспевает за развитием и скоростью изменений! Великий Рим развалился только потому, что уровня и степени управленческой жёсткости не хватило, чтобы «держать на коротком поводке» одновременно и западные, и восточные провинции. «Восток империи» начал отдаляться, проводить самостоятельную политику, развивать конфессиональную специфику. И прежнего «окрика» из Центра, чтобы «приструнить» «распоясавшихся вольнодумцев», становилось уже недостаточно. Так возникла Византия, всё больше и больше отличающаяся от когда-то языческого, а потом и католического Рима. И великую Римскую империю, прежде наводившую ужас на всю Евразию, уже невозможно было спасти.

Это системные законы, и с ними бессмысленно спорить. Но активисты евроинтеграции, на словах признавая, что «мультикультурализм провалился», на деле продолжали руководствоваться мультикультурной идеологией, интересами и амбициями, и принимать новых иностранцев. Кажется парадоксальным, что своим мультикультуралистским ослаблением Германия обязана событиям 1968-го года, идеологически сформировавшим современную либеральную евроинтегрирующую политическую элиту. Поэтому я всецело за дообъединенческую, и уж тем более, доевросоюзную «старую» и «добрую» Западную Германию, в которой не должно было быть ни советско-коммунистических, ни ближневосточно-североафриканских влияний, от которых она умирает! За всецело-западное общество немецкого послевоенного экономического чуда, которое многие политики и писатели справедливо считали высшим человеческим идеалом, «раем на Земле», почти лишённым «земных» проблем. Моя великая, прекрасная немецкая Родина 1970—80-х! Неужели тебя невозможно вернуть?!…

Вернуть оказалось невозможно. И если объединение Германий было естественным и необходимым, хотя и проблемным процессом, которого нельзя было избежать, потому что это был один народ13, то необходимость «евроинтеграции» в рамках ЕС именно в тех формах, в которых это происходило, была далеко не очевидна. Идея Соединённых Штатов Европы, вызревавшая в западном социально-политическом пространстве с конца XVIII века, нашедшая широкое отражение в работах Владимира Ленина и выступлениях Уинстона Черчилля, получила непосредственное практическое воплощение после Второй мировой войны. Сначала она отражала необходимость экономического сотрудничества и общего рынка между западноевропейскими странами. Но к концу XX века всё более значимыми становились политические объединительные импульсы.

В переживаниях и дискуссиях со сверстниками и приятелями отца я встретил 1990-е. Если в этот период о европейской интеграции (Европейское сообщество, Europäische Gemeinschaft, EG, Echt Gut! – «По-настоящему хорошо!») ещё говорили в абстрактно-лозунговом формате, то Маастрихтский договор двадцати восьми европейских государств, вступивший в силу в 1993 году, юридически зафиксировал создание новой сверхгосударственной структуры – Европейского союза. На фоне сверхважных для любого европейца событий даже прежний интерес немцев и других европейцев к Советскому Союзу в значительной степени отошёл на второй план. Понимая, что в России и других советских республиках тоже происходит что-то серьёзное, мы были настолько сильно вовлечены в немецкие дебаты, что на внимание к «восточному соседу» не оставалось времени и сил.

Как случилось, что на рубеже 1980—90-х годов и в Германии, и в СССР, – довольно обособленных друг от друга странах, – одновременно начали происходить настолько колоссальные, судьбоносные изменения? Распад СССР, воссоединение Германии и возникновение Европейского союза произошли, по историческим меркам, практически одновременно, символизируя, что что-то в современном мироустройстве начало коренным образом меняться. В те годы мы ещё не могли всецело осознать, что начала меняться сама Ялтинская система мироустройства – относительный, хрупко-равновесный мир после Второй мировой войны, очертания которого были сформулированы в решениях Крымской конференции союзных держав в феврале 1945-го. До этого международные отношения складывалась после Венского конгресса 1815 года, отразившего результаты наполеоновских войн. А ещё раньше решающее значение имел Вестфальский мир 1648 года, констатировавший завершение Тридцатилетней войны и ознаменовавший начало эпохи суверенных государств и международных отношений. Что в XXI веке придёт на смену развалившейся на наших глазах Ялтинско-Потсдамской системе?

Отнюдь не военные действия на территории СССР на Восточном фронте до Сталинградской битвы, когда немецкая армия продолжала наступать, Зигфрид описывает как самый ужасный период своей жизни. С содроганием, как самое страшное время, наполненное ощущением полной растерянности и близкой смерти, он вспоминает начало плена. Насквозь промёрзший февральский эшелон, направляющийся в глубокий советский тыл – Западную Сибирь. «Просто счастье, что не в Восточную, не в Магадан и не на мыс Дежнёва», – горько шутил Зигфрид, много читавший про Россию после возвращения и явно разбиравшийся в советской географии.

Как и многие товарищи по плену, Зигфрид, без каких-либо доказательств личной вины, сверхбыстрым формальным псевдосудом был приговорён к пятнадцати годам лагерей. С высокой температурой, обморожениями и алиментарной дистрофией, умирая в товарных вагонах от холода и голода рядом с трупами немецких солдат, Зигфрид и его товарищи не могли знать, что 15, 20 или даже 25 лет страшного приговора даже в самом пессимистическом варианте для всех закончатся максимум через 12—14 лет. И последний выживший немецкий солдат и офицер, не запятнавший себя массовыми убийствами, в 1955—57 годах вернётся в Германию. Правда, 12—14 лет тоже было чудовищно много.

Как говорил Зигфрид: «Если бы тогда знать, что, хотя бы теоретически, возможно досрочное освобождение – можно было бы легче воспринимать самих себя. Объявленные сроки заключения были слишком страшным приговором, который выкорёживал всё человеческое, веру, любовь и надежду, и убивал сам по себе, независимо ни от чего». Многие до репатриации не дожили от неверия в будущее, от отсутствия контактов с Родиной и семьёй, от восприятия предстоящей страшной многолетней участи в советских лагерях. И конечно, от «переуплотнения» – трёхкратного превышения числа военнопленных над физическими возможностями лагерей. От туберкулёза у 10% и алиментарной дистрофии, – самого массового диагноза заключённых, – у 60%. От тяжёлого труда, рудников и лесоповалов – невыносимых, совсем не европейских, а азиатских условий жизни и быта. От неполноценного питания и цинги. От отравления тяжёлыми металлами в сибирских рудниках.

В госпиталях не было никакой диагностической лабораторной базы. Больные не размещались по заболеваниям. Смешанное размещение приводило к перекрёстным заражениям, существовала постоянная угроза эпидемического распространения инфекционных заболеваний. А пик смертности приходился на первые дни после прибытия военнопленных в спецгоспиталь.

В первые годы пребывания немецких военнопленных в советских лагерях, пока система ГУПВИ только формировалась, были значительные трудности в медицинском обслуживании и снабжении продуктами, вследствие чего заболеваемость и смертность достигали 70—75% от общего числа военнопленных. Зигфрид многократно произносил эту фразу, хорошо известную и немцам, и русским: «Was dich nicht umbringt, macht dich stark». «То, что тебя не убьёт, сделает сильнее». Выжить в таких условиях можно было только чудом. С моим другом Зигфридом это чудо произошло.