Когда Зина бывала в городе, она задавалась далеко не праздным для себя вопросом: какие в постели городские мужчины? Хотя тут же осудила себя за такое любопытство, что ведёт, как распутная женщина, которая об этом только и думает. Но Зина хотела оправдать себя, что такое любопытство проявляет не одна она; наверное, так думают и другие замужние сельские женщины, которые тоже несчастливы со своими мужьями. Ей почему-то казалось, что городские мужчины совсем другие. Зина считала, будто они намного просвещённей сельских во всех сторонах жизни, а значит, больше сведущи и в любви. Хотя внешне от сельских они мало чем отличались. На тех же, кто казался недоступным в силу того, что был одет в дорогие костюмы, она не могла смотреть без внутреннего трепета, несмотря на всю их внешнюю непривлекательность. Обыкновенно рядом с ними были такие же немыслимо нарядные и красивые женщины, которым она до глубины души завидовала и чрезвычайно сожалела, что она уродилась совершенно несчастливой…
Зина любила заходить в промтоварные магазины и всякий раз она выходила из них до такой степени расстроенная, что испытывала физическую слабость оттого, что многие красивые платяные ткани для неё были просто не по карману. И вот однажды с Давыдом, продав на базаре сало, она купила на платье дорогого крепдешина и шёлка. Муж недовольно ворчал, считая, что для села это непозволительная роскошь. Надо одеваться просто и практично.
В тот раз из-за такого пустяка они поссорились. Хотя для неё это был вовсе не пустяк, а желание одеваться исключительно по-городскому. И наперекор мужу она всё равно сшила эти платья. И Давыд, застав жену за примеркой обновок, нарочно сказал, что они не идут ей.
– Тебе нравится ходить в хлопчатобумажном костюме? Вот и ходи, а чего тогда в город надеваешь суконный костюм? – проговаривала она с обидой оттого, что муж не одобряет её нарядов.
– Да это же в город, а не в клуб. И на праздник ещё можно. А тебе нравится, чтобы все наши бабы перед тобой от зависти лопались? – отвечал муж, полный ехидства. – И твоя мать такая же воображала. И сестра тоже была ещё та штучка! Одна Майка скромница, вот с кого бери пример!
– Это не твоё дело! Что ты в женские дела вмешиваешься, и как ты смеешь Капу, покойницу, хулить? Я, между прочим, может, для тебя наряжаюсь, – усмехнулась озорно Зина, поведя кокетливо плечами. Хотя знала, что это далеко не так.
– Если бы ради меня, ты бы так не выпендривалась, – испуганно сказал он, взирая на её выкомаривание изумлённо, поскольку в эту минуту Зина была не похожа на себя прежнюю. – Что ты дёргаешь плечами, как курица крыльями перед петухом? – и усмехнулся ехидно, скрывая ревность.
– Я тебе не курица, это ты петух, прыгаешь на жену без её согласия. Ничего не понимаешь в красоте женщины, тебе нужна деревенская клуня, зачуханная. А я уже не хочу быть такой, и никогда ею не была, понял!..
– Я же и говорю – воображала большая. Ты не в городе живёшь, а городской себя представляешь, наверно, спишь и видишь, что ты в городе живёшь, ха-ха! А задница деревенская…
– Ну и свинья же ты, Давыд! Если надо – уеду в город и у тебя не спрошусь! Я больше тебе и слова про это не скажу.
Из другой горницы послышался плач ребёнка, который там спал и Зина пошла к нему, чтобы переодеть его. Одно время из-за сына она не ладила с матерью, так как просила её сидеть с ним, а сама хотела выйти на работу. Ульяна Степановна тогда ей ответила, мол, у Давыда есть тоже мать, вот и пусть Серафима берёт на себя внука. Зина обиделась, пошла тогда к председателю Костылёву, чтобы отдать в ясли шестимесячного ребёнка. Когда Ульяна Степановна об этом узнала, она не на шутку испугалась, что дочь собирается загубить ребёнка, так как в яслях была нянькой бездетная, безмужняя сестра Афанасия Мощева Ангелина, прослывшая в посёлке, как и её братец, напористой, громозвучной бабой, хотя ей ещё не было и двадцати пяти лет. Но на вид она казалась старше своего возраста. С ней работала и поваром, и воспитателем Василиса Тучина, жившая со свекровью. У Василисы была младшая годовалая дочь. В своё время Макар предложил Василисе работу в яслях, в которые уже водили мамаши с десяток детей ясельно-детсадовского возраста.
И вот Ульяна примчалась к дочери и стала её распекать:
– Ты в своём уме, Зинка, ребёнок для ясель ещё маленький и кому отдашь – Гелине, которая не знает, как обращаться с детками? Сиди сама дома!
– Василиса там есть, она хорошая женщина, – ответила дочь. – Я работать буду… всё равно, маманя, если тебе трудно выручить меня…
– Василиса со своим бы управилась дитём, а твой ещё не ходит, а с ним надо нянчиться немало. Не чаешь влезть в хомут доярки или молока тебе мало? Так я дам тебе, а нечего мальца чужой тётке всучивать. Мне тоже работать надо – трудодни выхаживать, кто за меня будет? А Майка пущай учится и семилетку оканчивает. На выходной можешь принести – посижу. А ты снесёшь на базар мою сметанку продать…
– Ой, ну что за человек ты, маманя! Нужен мне этот хомут. Я хочу давно в город уйти, а ты меня замуж отдала за этого борова, да он же любить, как следует, не может, – жаловалась Зина, чего никогда не делала перед матерью. – А молока мне твоего не надо и даром, спасибочки, за твою помощь…
– Как ты так можешь хулить Давыда, боже, совсем без стыда! Да таких хозяев у нас ещё поискать! И о какой ты только любви мечтаешь? Капа, бедная, всё в город рвалась, а я не пускала, – в оторопи говорила Ульяна.
– Я тебе тоже самое говорила, а ты меня в замужество пихала: иди, прохлопаешь ненаглядного, может, он для тебя и хорош, но мне не подходит! Если бы я это тогда понимала… – отчаянно покачала она головой. – И теперь должна его терпеть. – Зина вдруг заплакала, замотала головой, а потом быстро отвернулась от матери.
– Молчи, молчи, непутёвая, а то, как он услышит! Я шла и боялась твоих слёз, чуяло моё сердце, что неладно вы живёте…
– Давыда нет, к отцу ушёл…
– И какого тебе лешего ещё надо? Другая бы Бога за него молила, а ты никак не ценишь и не понимаешь своего счастье, Зина, – Ульяна задумалась и потом ушла домой в самых тревожных предчувствиях…
И грянула война, ушли на фронт мужики, а Зине, будто того было и надо. Когда прощалась с мужем, её прошибли слёзы не оттого, что Давыд уходил на войну и мог там погибнуть, а потому, что решила тут же уйти в город, о чём не могла сказать мужу, чтобы не расстраивать его в такую тяжёлую для прощания минуту. И собиралась сообщить после, но как это сделает, совершенно не имела понятия. Из-за этого её порой мучили слёзы, да и Давыда по-человечески ей было жалко, так как перед ним чувствовала свою неизбывную вину. Ведь в такое страшное время решила круто изменить свою жизнь, отказавшись от долга жены, матери, загрезив городом, куда её толкала словно неведомая сила.
Конечно, в город она подалась не сразу: от того дня, как проводила на войну мужа, прошло ещё какое-то время. Однажды с оказией побывала в сельсовете, где председателю Рубашкину выказала своё заветное желание выйти из колхоза, что хочет по комсомольской путёвке работать на стройке.
– А воевать не хочешь? – вдруг спросил Андрон Борисович, прищуривая хитро глаза. – В медсётры иди, набор на курсы объявлен. Ты, если не сдаёт мне память, замужем за Полосухиным? Вот и ребёнок есть, а куда-то рвёшься: странно. Война, а тебе какую-то стройку подавай?
– Ну и что, если медсестрой в госпитале, я могу, – робко ответила Зина, не вынося сверлящего взора Рубашкина, к тому же её поразило, что председатель знает, чья она невестка. Хотя была наслышана о нём, как о всезнающем про всех и вся. – Я везде могу. Только дайте разрешение выйти из колхоза.
– Зачем тебе выходить? Нет, так не годится, люди в колхозе нужней. Но в виде исключения – медсестрой – пожалуйста. Ступай в райком комсомола. А я справку дам, что можно… Да, а на кого ребёнка оставишь? На мать? Так и знал…
И Зина добилась направления на медицинские курсы. Хотя она очень боялась, что её могут отправить на фронт. Она втайне думала о разводе с мужем, к чему не знала как подступиться, ведь чего доброго её упрекнут: муж воюет, а она разводится. Сына Колюшу, который уже бегал, взяла мать, Ульяна Степановна, она с горечью в душе отпустила старшую дочь, что поделаешь, раз заблажила городской жизнью. Своим бабам Ульяна объяснила поступок дочери просто: дескать, после обучения на курсах Зина станет работать в госпитале медсестрой, что вполне приравнивалось к фронту. На её полноватом лице светилась гордость, дескать, Зина поступила умно, чтобы быть там, где сейчас нужней всего…
