– Да, мы его поймали, когда он пытался поджечь на Московской нашу казарму. Мы подослали к нему пацанов под видом подпольщиков. Вот они и привели его к нам, а мы были в роли партизан, – подтвердил Кундрюцков. – Кстати, если бы не мы, гестапо вряд ли бы имело такой успех, какой мы обеспечили ему…

– Я понимаю, то, о чём вы говорите, вовсе не мелочи, но для меня и моих соратников по борьбе с большевиками главное – объединение всех казачьих сил! Возникают стихийные отряды казаков и вместо того, чтобы идти на фронт, они убивают в хуторах и станицах сельских активистов, причём не хотят подчиняться нам, срывают приказы. Таких надо расстреливать, как дезертиров. Доманов, этот вельможа, не приехал, он только и присылает вестовых с отчётами, но приказы не выполняет и сам не приезжает. Платон Михайлович, вы можете объяснить, почему так происходит? Неужели это следствие того, что казаки за два десятилетия утратили боевую выучку и боевой дух?

– Это правда, Сергей Васильевич! Я направил депешу Петру Николаевичу в Берлин о том, чтобы нам прислали белоказачьих офицеров из Франции. Командиров нам не хватает, но и некоторым атаманам надо поглядеть на себя со стороны, – сказал Духопельников.

– Кого вы конкретно имеете в виду? – строго спросил Павлов.

– Станичных и хуторских атаманов: сидят и не вылезают. Вы-то, говорят, храбрый, смелый, но вам не хватает авторитета у казаков. И знаете почему?

– Объясните?

– Вас многие хорошо знают, как вы двадцать лет искусно жили и работали при большевиках. А, между прочим, это не каждому удавалось, в то время многие были разоблачены и расстреляны. А вы даже учились в институте, работали конструктором, у некоторых обоснованно возникает подозрение: как вам удалось сохранить себя? А если подозревают, значит, не хотят вам подчиняться самостийно организованные казаки, которые, потому и ведут так, что, должно быть, вас знают лучше, чем мы…

– Платон Михайлович, вы не гадайте на кофейной гуще, вы нарочно подрываете мой авторитет и хотите поставить на моё место того, кто даже меня в глаза не видел! Вы же знаете, мои казаки видели меня в боях. И слова не скажут плохого. А сила лживых слухов в том, что они дискредитируют меня, казакам навязывают такой образ, который не соответствует действительности. Я хотел бы соединиться с Кононовым, и не раз говорил немецкому командованию, что это объдинение пошло бы всем на пользу. Но они видят в этом для себя опасность, будто казаки повернут против них. Какая бы создалась стратегически мощная казачья группировка, если бы в одну армию слились кубанские, терские и донские казаки…

– Ну вы романтик, Сергей Васильевич! – сказал Духопельников. – Кто же вам позволит слить воедино все казачьи войска?! – и он злобно усмехнулся.

– Господа, ужин остыл, – сказал Сюсюкин. – Платон Михайлович уже снял пробу с грибков, а теперь и нам пора приспела.

– Да, верно, приступим, господа, а то нашему разговору сегодня не будет конца, – поддержал Духопельников.

– К сожалению, наша встреча – как холостой выстрел…

– Ничего, Сергей Васильевич, не думайте, что вы один патриот Дона! – сказал Хоруженко.

– Учтите, я не никакой там выскочка, и вам не советую так думать, уж себе я знаю цену! – и Походный Атаман склонился перед тарелкой, приступив к трапезе. Хоруженко не ответил, а лишь качнул головой.

– А что касается вас Сюсикин и Духопельников, мы помним, как служили на НКВД, – как бы от нечего делать проговорил Павлов, глядя по очереди на тех исподлобья. – И сейчас, между прочим, идёте вразрез нашим общим планам борьбы с большевиками…

– Ох, не заговаривайтесь, Сергей Васильевич, – ответил Духопельников. – Если бы я действительно служил большевикам, то сейчас вас тут бы не было! – жёстко проговорил Платон Михайлович и едко усмехнулся.

– Полно те вам, господа, – сказал Хоруженко, – лучше не упоминать то, как нам не просто жилось в тех условиях, о которых мы должны помнить, когда будем громить советы…

После выпитого и съеденного ужина, руководители второго казачьего сполоха не поддержали единодушно Походного Атамана Павлова в том, чтобы заявить сообща немецкому командованию о своей стратегии объединения для борьбы с большевистким режимом всех казачьих сил юга России. Но в силу обстоятельств почему-то пасовали, и надеялись исключительно на поддержку немецкой армии, в мощь оружия которой казаки тогда ещё непоколебимо верили…

Однако разобщение казачьих освободительных сил углублялось, Павлов относил это на то, что Сюсюкин и Духопельников сознательно вели свою подрывную деятельность в пользу большевиков. И подозревал, как бы они действительно не были внедрены чекистами для этого. А чтобы покончить с ними, Походный Атаман доложил о их прошлом агентов НКВД немецкому коменданту Новочеркасска полковнику фон Левениху. Однако тот, подумав, ответил:

– И ви, Походний Атамань, не можете сами с ними разобраться. Это не не наше дело, а ваше, казачье, Сергей Васльевич. Ви хотыте с помощь. гестапо решать своя проблема? О нет, флаг вам в руки, так у вась говорят?

– Может, вы и правы, господин полковник. Мы так и поступим.

– О, я, я! Они намь вреда не делай, а вам делай, и вы их пуф-пуф! – комендант засмеялся. Походный Атаман козырнул и ушёл от него посрамлённым. Оставалось найти убедительный повод, чтобыв раз и навсегда избавиться от Сюсюкина и Духопельникова. Но тогда Павлов этого не смог сделать, в силу того, что те умели манипулировать и его помощники оставались при Войсковом Штабе. Правда, в своей пагубной для всего казачьего освободительного движения они, точно по команде, несколько присмирели. Да и наблюдать за ними Павлов не мог, так как со своим полком и адъютантом Плотниковым постоянно находился на передовой…

К моменту второй оккупации жители посёлка Новый работали на полях и своих огородах; пасли коров, ждали вестей с фронта от своих сыновей, мужей, дедов. Такая жизнь продолжалась осенью и в первую донельзя лютую военную зиму, которая прошла в неимоверно тяжёлых условиях, так как не всем хватило угля из-за того, что на складах станции Хотунок все запасы были израсходованы. Кому-то удалось привезти дров, но большинство было вынужденно опять, как в первые годы строительства посёлка, завозить на растопку прошлогоднюю солому, по балкам заготавливать хворост, рубить кустарники и деревья. Всем не хватало продовольствия, так как в засушливое лето плохо уродились картошка, помидоры, огурцы, капуста. И вот снова пришла заботная весна. Надо было заняться севом; война, слава богу, где-то забуксовала; с прошлогодней осени немцы больше не возвращались. И только не успели заняться уборкой урожая, как со стороны города к подворью Зябликовых подъехал небольшой фургон, из которого спрыгнули двое средних лет немцев со своим нехитрым походным снаряжением и затем грузовик поехал дальше. И до самого позднего вечера большие лобастые немецкие грузовики с пятнистым окрасом в болотный цвет по кабинам, капотам, с брезентовыми пологами, делавшими грузовики фургонами, тащившими за собой гаубицы, пушки, зенитные установки, въезжали в посёлок по обе стороны улицы, разделённой глубокой балкой. Из них выпрыгивали солдаты с короткими автоматами, с касками на боку, сапёрными лопатами и другим снаряжением. Почти с ходу они приступили к окапыванию орудий над балкой и на поляне вблизи клуба и школы.

Спустя некоторое время въезжала тяжёлая техника: бронетранспортёры, бронированные фургоны с плоскими кабинами, с установленными на них крупнокалиберными пулемётами с поднятыми в небо стволами.

Екатерина Власьевна в это время с дочерью Ниной и сыновьями Борей, Витей и Денисом находилась в хате. Больше всего Екатерина боялась за дочь, которая испытывала ознобную взволнованность, отчего по щекам проступали красные пятна, и она выглядела ещё красивей. Спрятать дочь было негде, а в сыром, холодном погребе долго не высидишь, да и немцы, как только вошли во двор, стали осматривать курник, сарай, погреб, летнюю кухню. Сыновья сидели молча, глядя напряжённо на входную дверь из коридора, где стоял ларь для зерна, а в том, что поменьше, была мука. Екатерина слышала, как немцы поднимали крышки и тихо переговаривались, светя там карманными фонариками, хотя было ещё не совсем темно.