И еще из той речи Сталина: «Рабочий класс не может стать настоящим хозяином страны… если он не сможет создать собственной интеллигенции».
Нет, зря говорят, что Сталин не верил Марксу и Ленину, а только использовал их в своих целях. Он был убежден в великой миссии рабочего класса, в его способности побеждать не только на фронтах Гражданской войны, самоотверженно трудиться на заводах и фабриках, но и помочь крестьянам в коллективизации и дать человеческий материал для создания многомиллионной интеллигенции.
Так думал не один Сталин, а все, одержимые пафосом коммунистического строительства. Типичный пример — как намеревались решать проблему научных кадров собравшиеся на Первой всесоюзной конференции аграрники-марксисты. Выступающий на ней москвич Булатов, обеспокоенный тем, что старая профессура уходит из вузов, а остающиеся преподаватели низкого качества, говорил:
«Если в промышленности, в индустрии мы имеем громадные кадры рабочих, прошедших школы индустриального производства, имеем людей, которые могут обеспечить правильную генеральную линию нашей партии, то в сельском хозяйстве мы не имеем такого крепкого пролетариата. По-видимому, ставится вопрос о том, чтобы в ближайшее же время сюда, на аграрный фронт, бросить наиболее крепких аграрников-марксистов, бросить их из рабочей среды. Те достижения, которые мы имеем на аграрном фронте в борьбе со старой профессурой, могут быть закреплены и может быть обеспечено дальнейшее их проведение при одном условии — если здесь будет обеспечен классово-социальный состав именно за счет рабочего класса». Вот он, залог успеха — ставка на рабочий класс, класс-гегемон. Что удивляться всеобщему общественному умопомрачению на базе фетишизации роли рабочего класса, если в аудитории, собравшей людей, в той или иной мере имеющих отношение к науке, всерьез говорится о том, чтобы из рабочей среды бросить марксистов на фронт борьбы со старыми профессорами и чтобы они одновременно готовили новые кадры аграрников.
Можно понять абсолютизацию ставки на рабочий класс, когда речь идет об общественных науках, сфере мировоззренческой. Но уж техника и естественные науки, они-то, казалось бы, должны быть вне идеологии, вне классовых отношений? Ничуть не бывало. Выступает на той же конференции В. Матюхин, который после ритуального обращения к Ленину и критики буржуазных ученых говорит: «…мы должны взять под свое руководство и создать все необходимые предпосылки к тому, чтобы работу ученых в области техники сельского хозяйства направить по марксистско-ленинской линии, в интересах построения крупного социалистического производства… Успешно справиться с задачами социалистического строительства мы можем только при условии, если мы сумеем подчинить марксистско-ленинскому влиянию ученых, занимающихся техникой сельского хозяйства. Это одна из наших основных задач, и мы не можем пройти мимо нее. Если мы сейчас говорим много о чаяновщине и буржуазных теориях в области экономики, то не надо забывать, что в области техники чаяновщина процветает почти на все 100 процентов. В области техники мы не подошли еще к тому, чтобы ученых, занимающихся техникой сельского хозяйства, подчинить марксистскому влиянию. Это имеет огромное значение».
Сталин объявил, что нет такой крепости, которой большевики не смогли бы взять. Не считал он, как видим, неразрешимой и проблему создания новой интеллигенции, причем самой высшей квалификации, в том числе научной, и при этом во всех областях человеческого знания. Я никогда не опускаюсь до обвинения Сталина в невежестве, примитивизме и тем более паранойе. Считаю его человеком выдающимся и потому не могу понять, как это он мог поверить в возможность замены в СССР одной интеллигенции на другую и поставить эту задачу в практическую плоскость.
Это специалистов можно подготовить и быстро, и в большом количестве. Но выучить врача или инженера и воспитать интеллигента — это не одно и то же. Интеллигент и человек с высшим образованием — это не однопонятийные категории.
Интеллигента формирует среда, создающаяся в течение многих поколений. Как дворянина нельзя сделать таковым, вручив ему фамильный герб, так и молодого человека нельзя превратить в интеллигента, продержав пять лет в студенческой аудитории. В семье интеллигентов, где профессия наследуется из поколения в поколение, царит особый дух, атмосфера, аура, которые с детства приобщают к ней ребенка. Сначала информация от родителей к детям передается на чувственном уровне, через случайные образы, реплики, выражения. Сколько нюансов бытового, морально-этического, а затем и профессионального характера, имеющих отношение только к данной группе интеллигенции получает ребенок в семье, а также в обществе, в кругу, в котором семья общается. Это в одинаковой мере относится к семьям инженеров, врачей, агрономов, офицеров и др. Нет смысла говорить о том, что сын художника, с малых лет наблюдая за действиями отца у мольберта и задавая бесконечные «почему», значительно раньше усвоит таинства творчества, чем тридцатилетний молодой человек, решивший приобщиться к изобразительному искусству в любительской студии или кружке при заводском клубе. То же самое скрипач, пианист и так далее. И вот в одночасье семьи и круги интеллигентов, воспроизводящие себе подобных, были уничтожены. Нужно было начинать практически с нуля. Массовый приток в интеллигенцию «из народа» взамен уничтоженной и выгнанной резко опустил ее средний уровень, упростил критерии, при наличии которых интеллигент считался таковым. Произошла деинтеллигентизация общества, страны при резком росте образовательного уровня. Представляется, что в первые десятилетия послеоктябрьской истории нам еще удалось держаться на более или менее среднем мировом уровне, благодаря ранее набранной инерции. По мере ухода из жизни поколений, еще владевших предшествующим вековым опытом, с выходом на сцену новых, не отягощенных грузом традиционных ценностей, мы более активно пошли к тому концу, к которому пришли.
Пока мы говорили преимущественно об интеллигенции, занятой в различных сферах народного хозяйства и оказывающей воздействие на сознание людей, участвуя в совместном производственном процессе. Теперь коротко о творческой интеллигенции, занятой в литературе, искусстве, кинематографии и т.д. Сталин уделял исключительно большое внимание всему этому, заботясь об идеологической выдержанности произведений искусства. Он прочитывал все сколько-нибудь значительные новые книги, лично давал разрешение на выход на экраны каждого кинофильма, утверждал архитектурные проекты, по крайней мере в Москве, посещал премьерные спектакли в театрах. То есть держал руку на пульсе творческой жизни страны, вмешиваясь, когда считал нужным.
Головы неугодных мастеров искусства полетели в массовом количестве во второй половине 1930-х гг., когда Сталин стал уже великим, гением и отцом всех народов. А накануне этих зловещих 1930-х он еще вполне терпимо относится к интеллигенции, даже той ее части, на которой лежит печать идеологической ущербности. Она еще не стоит перед вождем по стойке «смирно». Сталин позволяет себе порассуждать о допустимости постановки в театрах пьес сомнительного идейного содержания, в том числе Булгакова.
В письме Билль-Белоцерковскому он говорит: «Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже „Дни Турбиных“ — рыба. Конечно, очень легко „критиковать“ и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое легкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путем создания могущих ее заменить настоящих, интересных, художественных пьес советского характера. А соревнование — дело большое и серьезное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы».
Здесь обращает на себя внимание готовность допустить соревнование пьес «своих» с несвоими, пока имеет место безрыбье на литературном горизонте и отказ от запрета, на который Сталина подталкивают.
