Франциско Серрано должен был принять высокую честь, возвратиться во дворец в экипаже королевской четы и отказаться от радости увидеть Энрику и своего ребенка, которого он ожидал найти у нее. Он их почти забыл ради королевы, которая завладела его сердцем.

Энрика проложила себе дорогу сквозь толпу, чтобы добраться до своего Франциско. Она, наконец, очутилась всего в нескольких шагах от него, еще минута, и она догнала бы его. С улыбкой блаженства на лице видела она перед собою конец всех своих страданий.

Вдруг Франциско вошел в королевский экипаж — она закричала, но он не услышал ее, потому что карета уже понеслась с быстротою молнии…

Беспокойство герцога де ла Торре не ускользнуло от Изабеллы. Взгляд женщины, подозревающей своего возлюбленного в измене, глубоко проникает в душу. Но Изабелла еще не верила, чтоб существовала какая-то прочная, глубокая связь между Франциско и той прекрасной незнакомой донной, которую она сегодня видела в первый раз. Она ломала себе голову, придумывая, кто бы она могла быть и каким образом Франциско познакомился с ней. Она, однако, надеялась в очень скором времени получить о ней желаемые сведения, так как маркиза послала своего поверенного проследить за незнакомцами.

Успокаивало пылкую королеву то обстоятельство, что Энрика появилась в колизее в сопровождении очень богатого дона, который не спускал с нее глаз и смотрел на нее взглядом, полным горячей любви.

Дорогой беспрестанно приходилось кланяться народу, восторженно кричавшему приветствия, но зато, к большому удовольствию Серрано, беседовать пришлось мало. Наконец, экипаж повернул к порталу дворца, король повел свою супругу в ее комнаты — Серрано был освобожден от оков, невыносимой тяжестью лежавших на нем уже в продолжение нескольких часов. Он поклонился, Изабелла улыбнулась любезно и, красноречиво глядя на него, сказала:

— Я скоро надеюсь увидеть вас, но только в другом расположении духа.

Серрано поклонился, но в эту минуту он думал лишь о том, какое средство ему выбрать, чтобы найти Энрику и своего ребенка.

Он поспешил домой и с возрастающим нетерпением стал ждать Прима, который должен был доставить ему желаемые сведения. Мучительны были для него часы ожидания.

Изабелла, также чрезвычайно взволнованная, ходила взад и вперед по своей зале. Наконец, послышались шаги и маркиза де Бевилль вошла с известием, ожидаемым с такой невыносимой тревогой.

— Ваше величество, — прошептала Паула, — несмотря на все усилия, совершенные даже с опасностью для жизни, проследить за двумя незнакомцами в страшной толкотне было невозможно.

— Так почему же не приказали алебардистам со шпагами в руках разогнать эту отвратительную толпу? Неужели у меня такие плохие друзья и слуги, что я не могу добиться исполнения самого ничтожного желания? Право, маркиза, можно забыть, что я королева Испании! Для того только, чтобы пощадить несносную, противную толпу, настоятельная просьба королевы ставится ни во что — ха-ха-ха, маркиза, никогда еще я так живо не чувствовала, что наверное можно рассчитывать только на самое себя!

— Ваше величество разгневаны, но я все-таки ничего не могу переменить. Дон Олоцага весьма ревностно исполняет приказания вашего величества.

— Но еще ревностнее ваши, маркиза!..

— Дон Олоцага с опасностью для жизни бросился вслед за незнакомцами, которые уезжали в великолепной карете с четверкой прекрасных андалузских лошадей…

— Кажется, у этой донны не только бриллианты роскошнее, чем у королевы Испании, но даже лошади быстрее и лучше, чем в нашей конюшне! — сказала королева, не скрывая желчной насмешки.

— Он бросился за незнакомцами, — продолжала маркиза, — но не мог настигнуть их. Он заметил, что бледная дама в черном платье попробовала подойти к карете вашего величества, потом, вследствие давки, должна была отказаться от этого намерения и опустила свои руки, уже протянутые вперед. Ее спутник помог ей войти в экипаж, два егеря дали ему дорогу, и прежде чем дон Олоцага мог достигнуть того места, откуда экипаж тронулся, незнакомцы уже скрылись из виду.

Изабелла была раздражена, ее глаза мрачно блистали, никогда нельзя было бы подумать, что эти голубые, мягкие глаза могли иметь такое выражение.

— Вот преимущество королевы, — сказала она с горечью, — во всем она должна положиться на других, самые заветные ее желания находятся в зависимости от произвола окружающих ее. Изабелла сильно топнула ногой.

Молодая королева была вне себя от волнения. Она поспешно ушла в свой будуар, заперла все двери и портьеры и с досадой бросилась в кресло.

— Что если это правда, — прошептала она, — что если он любит эту женщину, которую назвал Энрикой…

Прим, по-видимому, успешнее, чем Олоцага исполнил свое поручение. Спустя несколько часов, когда сумерки начали спускаться над столицей, он вошел в комнату Серрано.

— Нашел, любезный друг! — с восторгом воскликнул он.

— Скажи, где она? Говори скорее! Я должен тотчас же к ней идти! — воскликнул Франциско.

— Имей терпение, всякое предприятие требует сначала обдуманности и спокойствия! Итак, во-первых, маркиза дала Олоцаге такое же поручение, какое ты возложил на меня.

— Оно шло от королевы?

— Конечно. Хотя Олоцага прибыл в одно время со мною ко дворцу того Креза, который, как кажется, покровитель твоей Энрики, однако же он ничего не нашел сказать о ней маркизе! — сказал Прим, весело смеясь.

— Отлично, так, значит, никто из могущих ей угрожать не знает ее местопребывания? Но что ты говоришь о покровителе? Я страшно боюсь, что Энрика попала в руки какого-нибудь негодяя, который…

— Который, по крайней мере, должен быть какой-нибудь восточный принц. Да, мой друг, его дворец на Гранадской улице так великолепен, что герцог де ла Торре со своей удивительной изобретательностью едва ли мог бы придумать что-нибудь подобное!

Франциско Серрано остолбенел. В первый раз пронеслась в его воображении прекрасная картина его первой любви со всеми обольщениями уже минувшего счастья. В первый раз пришла ему мысль, что Энрика, это прелестное создание, могла полюбить другого мужчину и последовать за ним. То, что он считал немыслимым и невозможным, то, о чем он позабыл, гоняясь за счастьем и славою, теперь являлось перед ним с ужасной вероятностью. Энрика могла полюбить другого, одним словом, поступила так, как он сам поступил. Как она была хороша сегодня. Ее бледное и серьезное лицо сделалось еще прекраснее.

— Был ты во дворце? — спросил он нерешительно.

— Нет, я только видел, как прекрасная Энрика с доном, который ее провожал, вышли из кареты и скрылись за дверьми дворца.

— А потом?

— Потом я спросил у одного егеря, кто живет в этом дворце.

— Что же ответил он тебе? Говори скорее, я томлюсь тоской и беспокойством, — умолял Серрано.

— Дворец принадлежит дону Аццо, ответил мне вежливо егерь, он живет в нем один с донной Энрикой.

— Дон Аццо, — проговорил Франциско задумчиво, — я этого имени никогда еще не слыхал.

— Мне помнится, я где-то слышал, что первые цыганские князья носили это имя, — возразил Прим.

— Спасибо, мой дорогой Жуан, теперь мне надо идти на Гранадскую улицу.

— Так позволь мне проводить тебя. Серрано не решался, что ответить.

— Я знаю, что это тебе неприятно, но не думай, что я тебе в чем-либо буду мешать, я только считаю своим долгом не покидать тебя.

— Если так, то ты, должно быть, знаешь больше меня.

— Какое-то предчувствие говорит мне, что я не должен пускать тебя вечером одного в этот чудесный дворец, в который ведут четыре или пять дверей, — возразил Прим.

— Мой милый товарищ, я все более и более чувствую, что ты должен мне заменить брата, который покончил свою темную жизнь в уединенной гостинице Сьерры-Гуадарама. Позволь мне обнять тебя, мой Жуан. Теперь отправимся скорее на Гранадскую улицу, ибо знай: моя первая горячая любовь принадлежала этой прекрасной, когда-то цветущей Энрике, и с тех пор как я ее снова увидел, любовь эта восстала с новой силой от крепкого продолжительного сна. Надень этот плащ, у меня есть другой для себя, и пойдем скорее!