«Принц! Через несколько часов вы будете супругом королевы. Женщина, вам близкая и когда-то любимая вами, молит Бога о вашем счастье! Если вам будет угодно завтра ночью прийти в монастырский сад Санта Мадре, то она сообщит вам нечто интересное для вас».

Франциско де Ассизи знал, от кого была записка. Сидя подле своей молодой и прекрасной супруги, он думал о той страшной, обольстительной сирене, которая разбила, испортила всю его жизнь и до сих пор имела на него могучее, волшебное влияние. Он с улыбкой думал о прелестной графине генуэзской.

За обедом царил строгий этикет, потом также церемониально был протанцован польский танец, который королева со своим супругом начали первыми. Лишь по окончании польского Изабелле представился удобный случай шепнуть мимоходом несколько слов генералу Серрано.

— Мне непременно надо поговорить с вами — я томлюсь в ожидании этой минуты. Я хочу многое сказать вам! — прошептала она. — Приходите в полночь в раковинную ротонду!

— Я исполню ваше приказание! — отвечал Серрано с неподвижным лицом, и Изабелла скользнула далее.

Казалось, что никто не обратил на них внимания в эту минуту. Но вдруг Серрано увидел на другом конце залы Нарваэца, бесстрастное лицо которого было обращено к нему, а проницательный, испытующий взгляд зорко наблюдал за ним. Нарваэц заметил, что королева что-то шепнула Серрано. Он несколько времени продолжал стоять неподвижно, скрестив руки на груди, и все смотрел на Серрано своими холодными, суровыми глазами.

Серрано почувствовал, что яркая краска разлилась по его лицу. Он теперь только вспомнил о роковой встрече с генерал-капитаном войска в кабинете Изабеллы. Он задрожал от гнева, когда подумал, что высокопоставленный герцог Валенсии нарочно отослал его в Бургос, желая устранить его и выдать в его отсутствие королеву замуж. Серрано только что перед началом Церемонии прискакал в Мадрид на замученной до смерти лошади и думал исполнить свой необходимый, безотлагательный долг — представиться главнокомандующему. Чтобы не подать герцогу справедливого повода к обвинению, ему следовало, несмотря на свое отвращение, все-таки исполнить эту обязанность.

Где дело шло о правилах военной дисциплины, таммогущественный и строгий Нарваэц не допускал никакого извинения, никакой снисходительности, все равно, был ли виновный лейтенантом или генералом.

Поэтому Серрано отправился через всю залу к герцогу, все еще стоявшему неподвижно как статуя, на одном месте, и смотревшему с каменным лицом на молодого генерала.

— Наша работа в Бургосе окончена, господин герцог, — сказал Серрано голосом, который выдавал его внутреннее волнение, — более точный рапорт будет представлен завтра генеральному штабу.

— Ваша рана еще не зажила, господин генерал! Это одно заставляет меня смотреть снисходительнее на ваш крайне неуместный доклад в залах ее величества!

Герцог отвернулся, оставив генерала Серрано, крепко стиснувшего зубы, и, не удостоив его поклоном, вышел из залы.

Франциско оглянулся, не был ли кто свидетелем этой сцены. Он был один. Только Прим и Олоцага, приближаясь к двери из соседней гостиной, заметили, что герцог резко отвернулся от Серрано и подошли к своему другу, бледному от бешенства.

Серрано взял руку Прима и крепко пожал ее.

— Между ним и мной дело не ладно! — пробормотал он.

— Потише, ты все еще не привык гладить таких медведей по шерсти, мой милый Франциско! — прошептал Олоцага. — Воздадим каждому должное!

— В таком случае, его я должен наказать своею шпагою! — с раздражительностью воскликнул Серрано и схватился за шпагу.

— Ты знаешь, что мы всегда при тебе, — сказал Прим, поставивший себя на место Франциско, а потому не находивший что возразить против его гнева, — в случае дуэли, ты можешь вполне рассчитывать на нас!

— Если уж захочешь непременно сделать по-своему и не послушаешься моего совета, — добавил Олоцага.

— Убирайся ты, проклятый дипломат, со своим хладнокровием и своей вежливостью! — горячился Серрано.

— Верно угадал, мой добрый, старый друг, я действительно намереваюсь сделаться дипломатом. Так как я не могу со шпагой угнаться за вами, героями, то я попробую, не пойдет ли дело лучше с портфелем — да, да, не смейтесь, я уже готов посвятить себя дипломатии!

— Верю тебе, неженка в тонких перчатках, дамский любимец! — шепнул Прим. — Мы же останемся верны нашему ремеслу!

С этими словами он взял под руку Серрано, снова улыбнувшегося, и все три офицера гвардии пошли отыскивать своего друга Топете. За сверкающим хересом и пенящимся шампанским проболтали они вместе с ним до самого утра.

По поводу двойной свадьбы при испанском дворе, один замечательный историк выражается о придворных интригах следующими слова:

«Имя Людовика-Филиппа было неразлучно связано со всеми свадебными интригами при испанском дворе. Его публично обвиняли в том, что он, зная прежнюю жизнь Франциско де Ассизи и считая его неспособным иметь наследников, нарочно устроил его брак с королевой, чтобы таким образом удержать испанский престол за своими внуками. Народ повсеместно разделял это мнение французского короля о принце, и впоследствии даже многократные разрешения от бремени королевы не разубедили его.

Но если бы действительно такова была причина, по которой добрый гражданский король удовольствовался Для своего сына (Антона Монпансье) принцессой и не женил его на королеве, то следовало бы из этого заключить, что он забыл о развращенности нравов, обычной в Доме его бурбонских родственников. Поэтому мы не Думаем, чтобы покойный Людовик-Филипп когда-либо рассчитывал на неспособность принца Франциско и на Добродетель невинной Изабеллы для доставления своим внукам испанского престола».

Прежде чем продолжить наш рассказ, мы желали сообщить нашим читателям эту краткую историческую заметку, необходимую нам, чтоб разъяснить себе многое впоследствии.

Молодому королю, как нам известно, в маленькой Л душистой записке было назначено свидание на следующий вечер в монастырском саду Санта Мадре, и он последовал этому приглашению с аккуратностью, достойной более важного дела.

С наступлением ночи, когда он мог незаметно совершить свое посещение, Франциско де Ассизи отправился в доминиканский монастырь на улицу Фобурго, нетерпеливо позвонил и с бьющимся сердцем прислушался к шагам брата привратника.

Наконец, отворилась маленькая крепкая дверь. Монах, по-видимому, знал, что было нужно Франциско де Ассизи в Санта Мадре, потому что он молча взял его за руку и повел к колоннаде, а оттуда — в монастырский сад. Дойдя до ступеней, спускавшихся в сад, он удалился и оставил маленького короля одного.

Темные силуэты низеньких миндальных деревьев и пальм казались ему какими-то непонятными, зловещими существами, а отдельные кустарники — ползущими по земле людьми. Это впечатление делалось еще неприятнее от воспоминания о хрустальной зале и от сознания, что он был один. Он должен был собраться с духом и бодрее пойти по аллеям сада, чтобы не поддаться искушению позвать назад привратника, шаги которого раздавались по колоннаде.

Наконец, над монастырем взошла луна и, хотя слабо и бледно, все же осветила неприятную окрестность своим мерцанием. Он осторожно шел вперед, прислушиваясь и оглядываясь. Вдруг какая-то человеческая фигура обогнула рощу из алоэ и приблизилась к нему. Франциско остановился, чтобы рассмотреть ее.

— Монахиня? — пробормотал он. — Клянусь всеми святыми, это моя Юлия!

— Добрый вечер, ваше величество! — прошептала Ая.

— Прекраснейшая из женщин, одна ли ты? Можем ли мы поговорить без свидетелей? — спросил Франциско де Ассизи умоляющим голосом. — Давно я жду той минуты, когда опять могу назвать тебя своею, божественная Юлия!

— Милостивый король, вы говорите с монахиней, которая отреклась от всей мирской суеты, от всех воспоминаний, всех страстей и от своей любви. Вы говорите с сестрой Патрочинио, милостивый король, а не с вашей Юлией, которая когда-то называлась графиней генуэзской!