— Про себя скажу то же самое. Доверьте мне какое-нибудь дело, и вы убедитесь в моей преданности.

— Слова ваши меня удивляют и трогают, хотя в настоящее время я не могу дать вам возможности доказать мне их на деле.

— Будущее докажет это, мадонна! Но прежде всего мне необходимо разыскать Олимпио.

— Едва ли удастся это вам сегодня вечером! От имени моей матери, графини, приглашаю вас на сегодняшний праздник, — проговорила Евгения, на которую обещания маркиза произвели очень приятное впечатление; внутренний голос подсказал ей, что, может быть, помощь и дружба этих друзей будут ей впоследствии необходимы. — Прежде всего, — продолжала она, — ловлю вас на слове — пожертвовать ради меня кровью и имуществом, если я этого потребую! Это очень смелое требование, но обещание еще смелее!

— Я обещаю вам это, мадонна!

— И принимаете мое приглашение, господин маркиз?

— Да, пусть это будет первым доказательством моей преданности. От души сожалею, что Филиппо и Олимпио не могут разделить его со мной.

— Итак, отправимся в зал! Там уже собрались, вероятно, некоторые из приглашенных гостей, так как этот разговор, для меня чрезвычайно важный, задержал нас довольно долго! Вашу руку, господин маркиз!

Клод де Монтолон тотчас выполнил требование Евгении, которая, проходя мимо зеркала, должна была сознаться, что он очень стройный и красивый кавалер и что они вместе составляют превосходную пару.

Графиня была несколько удивлена, увидев свою дочь, царицу бала, под руку с маркизом, но, благодаря умению маскировать свои чувства, она ничем не показала своего удивления, любезно раскланялась с представленным ей Клодом де Монтолоном и поздравила его с приездом в Англию.

Роскошный зал госпожи Монтихо разделялся на три части: сначала входили в приемную, затем в столовую и, наконец, в гостиную, где стоял роскошный рояль, игрой на котором Евгения изредка забавляла слушателей. Кроме того, в комнате было множество игорных столов, за которыми обычно после ужина восседали мужчины. Была еще одна маленькая, круглая комната, отделенная тяжелой портьерой от столовой и известная под названием «шахматной комнаты». На мягком диване, стоявшем под висевшей на стене роскошной картиной, могли поместиться только двое. Стол с шахматной доской, мраморный камин и два стула — больше ничего в этой уютной комнате не было; да ничего больше и не нужно было! Ковер, красивая лампа с матовым абажуром, бросавшим таинственный полусвет на окружающие предметы — все это влекло сюда тех, кто желал отдохнуть от шума и провести несколько часов наедине. Шахматная игра служила только предлогом, чтобы скрывать интимные сцены, разыгрывавшиеся за этой портьерой.

Когда Евгения и маркиз вошли в зал, там уже находились Карл Мальбору, Генрих и министр Вулков; через несколько минут все комнаты наполнились важными и изящно одетыми гостями. Позже всех и, не обратив на себя внимания присутствующих, приехал лорд Сунфловер с принцем Наполеоном, которого он ввел и представил. Оглушенные шумом и занятые разговорами, гости, казалось, не особенно интересовались принцем, который, со своей стороны, преимущественно разговаривал с графиней и министром Вулковым. Многие важные сановники Англии приезжали сюда, чтобы отдохнуть и насладиться красотой, которой обладала графиня Евгения.

Удалившись в угол, Клод де Монтолон издали внимательно стал наблюдать за всем обществом. Не вмешиваясь в разговоры, он решил посвятить этот вечер наблюдениям, чтобы составить себе представление о круге, в котором вращалась Евгения. Ему это удалось как Нельзя лучше. После роскошного ужина он случайно подслушал разговор между дочерью и матерью; разговор этот был немногословен, но произвел на него тягостное впечатление.

— Любезная Евгения, — прошептала графиня, когда все гости занялись посторонними разговорами, — у меня к тебе есть небольшая просьба.

Остальные гости, занятые болтовней, не обратили внимания на это краткое обращение, один только Клод услышал его.

— Что желает дорогая моя мать? — тихо спросила Евгения, приближаясь к графине.

— Добрый сеньор Генрих, — проговорила хитрая госпожа Монтихо по-испански, чтобы никто не понял ее, так как немногие были знакомы с этим языком, — только что оказал мне новую услугу! Он необыкновенно любезный кавалер, несмотря на то, что мещанского происхождения.

— Я знаю, что ты предпочитаешь его всем другим! Но скажи, пожалуйста, что случилось с этим Генрихом? — спросила Евгения.

— Он жалуется на твою холодность!

— Это очень странно, дорогая моя! Не могу же я оказывать ему больше внимания, чем другим гостям. Мне кажется, что я со всеми одинакова!

— Совершенно верно, любезная Евгения, ты умна и искусна! Но мне бы очень хотелось, чтобы сегодня вечером ты сыграла с Генрихом партию в шахматы. Он убедительно меня просил об этом. Не знаю, что он именно желает сообщить тебе, но, во всяком случае, вероятно, что-нибудь очень важное, и мне бы не хотелось отказывать ему в этой ничтожной просьбе.

— Ты же знаешь, что я свято выполняю все твои пожелания, — успокоила Евгения мать, — и согласна сыграть с Генрихом партию в шахматы.

Графиня быстро пожала руку дочери и, поговорив недолго с Вулковым, сделала многозначительный знак рукой Генриху, который с напряженным вниманием издалека следил за разговором дочери с матерью. Поболтав немного с лордом Сунфловер, Евгения в сопровождении всего общества двинулась в столовую, В то время как она разыгрывала на рояле какое-то сочинение Карла Мольбору, слуги расставляли столы. Графиня руководила всеми с достойной удивления предусмотрительностью.

Звуки музыки смолкли; Генрих повел Евгению в столовую, откуда, не замеченные гостями, они пробрались в шахматную комнату.

Клод де Монтолон наблюдал за всем; он увидел, что большинство знатных гостей, не довольствуясь вистом и преферансом, яростно принялись за азартные игры. Громадные суммы денег вынимались из бумажников и тут же проигрывались; некоторые искатели приключений, конечно, игроки по профессии, держали банк; и маркиз издали заметил, что они играли фальшиво. Сначала он не поверил своим глазам, но при более пристальном наблюдении ему стало страшно, и мороз побежал по коже: было очевидно, что не только красота Евгении, как магнит, притягивала сюда посетителей, но что хитрые сети, расставленные графиней, ловили богачей Лондона. Под этими балами и вечерами скрывался вертеп азартной и фальшивой игры.

Со всех сторон стекались к столам многочисленные гости; лакеи разносили вина, золото переходило из рук в руки, целые состояния здесь проигрывались.

— Ужасно, — бормотал Клод, намереваясь незаметно ускользнуть из зала, — какое странное и разнородное общество собирается в этом зале! Необходимо спасти Евгению от этой публики! Я дал слово, и во что бы то ни стало вырву ее из этого круга! Олимпио и Филиппо не откажутся, конечно, помочь мне в этом.

Никем не замеченный, он оставил дом графини и отправился на свою квартиру, которая находилась на улице Ватерлоо. Он ничего не узнал об Олимпио и не ведал о страшной судьбе Филиппо, погибшего так бесславно на груди своей коварной любовницы, отомстившей ему за поруганную честь.

Теперь посмотрим, что происходило в маленькой шахматной комнате после ухода маркиза.

Молодому Генриху было двадцать пять лет; с сильно бьющимся сердцем и непреодолимым отчаянием, каким не обладал, вероятно, ни один из блестящих поклонников Евгении, переступил он порог уютной, очаровательной ротонды.

Положение Генриха было самым критическим, он почти полностью растратил кассу и ежеминутно дрожал при мысли, что не сегодня, так завтра преступление это будет раскрыто. Его воодушевляли построенные им сумасбродные планы и только одна надежда, надежда на руку и сердце прелестной Евгении. Ради нее он готов был все вытерпеть, всем пожертвовать — матерью, родиной, честью! Если бы она согласилась разделить с ним свою судьбу, то он надеялся вместе с ней бежать на ту сторону океана и уже там полностью наслаждаться жизнью.