— Назад, выходите с сеньоритой, которую вы, мошенники, хотите похитить, — закричал он, бросился в воду и схватился за борт лодки, для того чтобы удержать ее…

— Там, сзади, едут еще другие, отчаливайте, сбросьте этого дерзкого парня в воду, — закричал Эндемо матросам, которые дружно взялись за весла и отчалили от берега. Одно из весел было направлено на Валентино и, хотя он уклонился от сильного удара, задело его руку, но и этого было достаточно, чтобы заставить Валентино бессильно опустить руки и оставить борт лодки, которая быстро удалилась от берега.

В это время Эндемо заметил на отдаленной дороге карету, в которой находились Олимпио и маркиз. Друзья вышли из кареты, неся с собой в руках ружья, так как ожидали сопротивления. Они увидели Валентино и поспешили к тому месту, где он стоял и откуда только что отчалила лодка.

Пробужденная из оцепенения, Долорес заметила и узнала Олимпио, он также увидел девушку, стоявшую в лодке и простиравшую к нему руки. Влюбленные встретились на мгновение, чтобы в ту же минуту опять расстаться.

Долорес хотела в отчаянии броситься в воду и попробовать достигнуть берега, но Эндемо оттолкнул ее назад. Олимпио был в отчаянии, увидев, как этот презренный снова похищал у него возлюбленную.

Ослепленный яростью и бешенством, он схватил ружье, желая убить мнимого герцога, похитившего Долорес. Но маркиз отклонил дуло, и пуля просвистела над лодкой. Эндемо, этот жалкий человек, привлек к себе Долорес так, чтобы предназначенная ему пуля попала бы непременно в нее. Это и предвидел маркиз, поэтому помешал Олимпио выстрелить.

Между тем лодка все дальше и дальше уплывала в темноту, быстро продвигаясь к пароходу; ее очертания сглаживались, и Долорес уже почти нельзя было рассмотреть.

— Мы должны его преследовать, Клод, чтобы отнять у этого презренного его жертву, — воскликнул Олимпио.

— Это бесполезно, — серьезно возразил маркиз. — Прежде чем мы пустимся в погоню, нужно приготовиться к отплытию, а тогда исчезнет всякий след их парохода!

— Значит, Долорес потеряна для меня навсегда!

— Этого не должно быть, Олимпио, мы ее найдем! Что нам удалось здесь в Лондоне, будет для нас возможным и в другом месте! Посмотри туда, на нашего Валентино, как он следит за курсом парохода. Я думаю, что он уже наблюдает, какое направление тот принимает. Не теряй мужества, мой друг, Долорес должна быть спасена!

Оба друга и их слуга возвратились в Лондон только ночью. Грусть терзала сердце Олимпио, он выходил из себя, только утешения и трезвые рассуждения несколько успокаивали его.

Валентино, прежде чем последовать за своим господином, попытался добыть сведения у той, которую он считал в этой истории очень полезной, а именно у горбуньи. Он предложил ей несколько золотых монет, если она ему сообщит, куда увезли Долорес, надеясь, что старая сводня, которая теперь не имела никакой выгоды от мнимого герцога, охотно согласится заработать эту сумму. Но старая Годмотер Родлоун не изменила Эндемо; понятно, она исполнила это не из благодарности. Она бы изменила точно так же за деньги любому, и даже мнимому герцогу, если бы ей только было известно, куда он направился. Этого она не знала.

Эндемо, хорошо изучивший горбунью, скрыл от нее свое местопребывание.

У ворот дома Марии Галль, хорошо уже нам знакомой, — несколько месяцев спустя после того, что нами было рассказано, стоял благочестивый Браун, куратор превосходного института, основанного Марией Галль.

Господин доктор Браун был мужчина лет сорока шести, бледный, худой, с очень длинным совиным носом, с серыми выразительными глазами, узенькими бледными губами. Носил он черный парик, концы которого выглядывали из-под широкой низкой шляпы квакера, которую он имел привычку носить почти на затылке.

Доктор каждое воскресенье два раза ходил в церковь: он был начальником всевозможных благочестивых обществ; в отношении себя был необыкновенно скромен, а для вдов и сирот служил предметом великой боязни, так как при всей своей благочестивости он был строгим ревнителем нравственности и упрямым человеком.

Куратор, носивший черный сюртук с длинными полами, нажал своими худыми пальцами на звонок. Он, как казалось, находился в большом волнении и пробормотал про себя несколько слов, совершенно не подходящих к его благочестивому виду.

Когда раздался звонок, старая Боб выглянула в отверстие двери и немедленно поспешила ее открыть; узнав куратора, она пожелала ему с большой преданностью доброго вечера.

— Благодарю вас, милая госпожа Боб, — ответил Браун своим неприятным голосом, ласково протягивая старухе костлявую руку. — Дома миссис Галль?

— Я сейчас о вас доложу, господин доктор, — сказала старая Боб, запирая за ним дверь. — Миссис будет очень рада вас видеть! Вы давно не посещали наш дом!

— Этого не случилось бы и сегодня, особенно в такой час, моя милая госпожа, если бы меня не заставил прийти сюда важный повод.

— Голос господина доктора дрожит, разве случилось что-нибудь неприятное? — спросила старая Боб.

— Как видно, свет полон мести и злобы, моя милая госпожа, в особенности отличаются этим молодые люди. Боже избавь, что из этого будет!

Браун поднял глаза и сложил руки, как будто бы он всем сердцем и душой желал исправления рода человеческого. Старуха киванием головы изъявила свое одобрение; доктор был для нее особенно важной и уважаемой личностью. Он был не только ученым, но и набожным, что и имело на нее большое влияние!

— К сожалению, испорченный зародыш проник и в этот дом; он, подобно дурной траве, семя которой приносится ветром, старается при малейшей возможности распространиться, милая госпожа Боб. Счастлив тот, кто в состоянии не заразиться этим злом! Я был бы очень рад видеть вас в воскресенье в церкви; там будет скоро делиться маленькое наследство одной старой благочестивой дамы на маленькую ежегодную пенсию достойным женщинам, и я позаботился, чтобы и вас не забыли при этом.

— Очень вам благодарна, господин доктор, и да вознаградит вас Бог! — воскликнула тронутая до слез старуха и схватила худую руку Брауна, чтобы ее поцеловать.

— Приятно заботиться о других, не думая о себе, милая госпожа Боб, — сказал благочестивый муж, хотя на деле доказывал совершенно противоположное, так как большую часть имений и пособий, предназначенных для бедных, обычно он старался припрятать в свой карман. — Заботиться о других. — это главная задача моей жизни, — продолжал с напускным чувством этот лицемер.

— Да вознаградит вас Бог, — повторила старуха, вытирая глаза своим старым передником, — если бы я только могла выразить вам свою благодарность.

— Мне пришло в голову, что вы можете быть, без сомнения, полезной, хотя, правда, не мне, но в нашем добром деле, милая госпожа Боб. Как зовут того мальчика, который уже давно, я думаю, два или три года, находится в институте миссис Галль, этот бесполезный мальчишка с испанским именем?

— Господин доктор говорит о Жуане; ему в настоящее время, считают, не больше шести лет, но он очень умный и способный для своих лет, и со мной постоянно очень ласков.

— Этот мальчишка хитрый и лукавый, он склонен ко всякому злу и через несколько лет, милая госпожа, его можно будет причислить к заблудшим овцам! Он такой маленький, но уже так испорчен!

— Господину доктору это лучше знать, чем мне.

— Я вас уверяю, госпожа Боб, это ужасно; о, эти мальчики! Вы хотели быть полезной нашему делу, и я согласен, поэтому помогите мне спасти эту маленькую душу, которая уже скоро попадет в когти дьявола. Попробуем голодом исправить и обуздать этого' мальчишку! Давайте ему ежедневно четвертую часть его порции! Это единственное и лучшее средство.

— На что только с радостью не согласишься, чтобы спасти испорченную душу ребенка, господин доктор, я точно выполню ваше предписание.

— Это хорошо, милая госпожа Боб, однако проводите меня к миссис Галль.