Местная пресса ходила по тонкой ниточке. Особенно «Биг мадди», которая имела привычку подробно освещать истории, в «Пост» едва упоминавшиеся. Федералы не могли отменить Первую Поправку, но насолить Перлу — вполне. Налоговые проверки, судебные иски… Бейли знал, каково приходится тем, кто будоражит общественность, и умел соблюдать осторожность.
Доказательств нет — значит, нет и статьи. Бездоказательные заявления ему были по фигу, и мне следовало бы уже это знать.
— Черт, Перл, ты уж прости. Я не думал…
— Не зови меня Перл, — сказал он. Свое прозвище он ненавидел, хотя так называл его каждый. Он глянул на часы: — Ты уже должен быть на заседании редакции.
— А… да. Заседание. А когда оно должно было начаться?
— Полчаса назад. Ты его пропустил. Потому я и здесь. — Он направился было в ванную, но оттуда из-за двери потянуло воздухом, и он решил, что лучше не надо. Ткнув большим пальцем в сторону уборной, спросил: — Там кто-нибудь есть?
— Никого, кого ты раньше не видел. — Я встал из-за стола. — Извини, что опоздал на заседание. Я прямо сейчас спускаюсь…
— Ни в коем случае. В таком виде от тебя всех стошнит. — Он с омерзением мотнул головой, затем одарил меня ехидной улыбочкой: — Ты вчера вечером тяжело работал. Прими душ и переоденься в чистое.
— Спасибо. Я через полчаса…
— У тебя пятнадцать минут. А президенту скажи, что он ублюдок и что в мир во всем мире я не верю. — Улыбка исчезла. — А если через пятнадцать минут я тебя не увижу, можешь начинать читать объявления о работе. Уловил?
— Уловил.
Мне не понравилось, как он это сказал.
— Встретимся внизу. — Он повернулся и, шагнув обратно в комнату, добавил: — И разберись в этом гадюшнике. Жить невозможно. Я бы точно не смог.
Дверь за ним захлопнулась.
Офисы «Биг мадди инкуайрер» расположились в большой комнате второго этажа, перегороженной дешевым пластиком на отсеки. Все это напоминало лабиринт, в который запускают мышь-неудачницу: компьютерные терминалы на потрепанных столах серого металла, флюоресцентные лампы среди трубок и проводов затянутого паутиной потолка, шахматно-кирпичные стены, завешанные старыми афишами рок-концертов. Возле лестничной клетки, ведущей к входной двери, стоял личный стол, куда нескончаемый поток одиноких приносил свои объявления для таких же одиноких; в другом конце комнаты находился отдел макетирования, где группа богемных художников лепила страницы в клубах марихуанового дыма, вытягивавшегося только в полуоткрытое окно. Радикальный шик, опоздавший к временам, когда быть радикалом было шикарно, а Том Вульф ушел на небеса к Великому Текст-Процессору.
Где-то в середине комнаты находился редакторский отдел: четыре сдвинутых вместе стола, и Гораций — неофициальный герб газеты, висящая на стене здоровенная голова северного оленя в огромных солнечных очках и бейсбольной кепке «Кардиналов», — надзирал за работой. Два других штатных корреспондента куда-то выехали на задание, дав нам с Джоном Тьернаном возможность провести наше собственное редакционное совещание по поводу вчерашних событий.
Джон — самый странный человек в штате «Биг мадди», поскольку он единственный, кто с виду похож на нормального человека. В газете, где каждый пьет, или покуривает травку, или экспериментирует в ванной с галлюциногенами, за Джоном из пороков можно приметить лишь пристрастие к жевательной резинке. Большая часть народу приходит на работу в джинсах, футболках или тренировочных костюмах, а наш редактор отдела искусства нередко щеголяет в пенсне и оперной шапке. Джон приходит в деловом костюме, застегнутой на все пуговицы рубашке с Оксфорд-стрит и в однотонном галстуке. Иногда он надевал кроссовки, но это было его единственное отступление от официального костюма. Волосы он стриг не слишком коротко и не слишком длинно, брился каждый день, а слово на букву «х» не смог бы произнести, даже если бы его стукнули этим предметом по голове. У него была жена, двое детей и две кошки, он жил в небольшом доме в западном пригороде, каждое воскресное утро ходил к католической мессе, и, как я подозреваю, священник никогда не слышал ничего скучнее его исповеди.
Но в «Биг мадди» его никто никогда не попрекал за нестандартное поведение. Он не только был терпим ко всем причудливым персоналиям редакции, но еще был лучшим в городе репортером-ищейкой. Эрл предпочел бы продать в рабство собственного сына, чем отпустить Джона Тьернана в другую газету.
— Ты узнал ее имя? — спросил он, когда я рассказал ему, что случилось во время рейда в Муни.
— Как же! — ответил я. — Мне даже не удалось с ней толком поговорить, как я тебе и сказал. Но она не оттуда. Она не сквоттер.
— Понял, о'кей. — Джон говорил, как бы рассуждая вслух. Ноги он положил на соседний стол. Вытащив ящик стола, он достал оттуда пачку жвачки. — Но если она меня знает…
— По имени, но не в лицо. Иначе как она могла принять меня за тебя?
Джон предложил мне палочку «Дентайна», я отказался, и он стал разворачивать палочку для себя.
— Соображаешь, кто это? — спросил я.
— Да нет. Это может быть кто угодно. — Он пожал плечами, запихнул палочку в рот и стал задумчиво жевать, в то же время вертя трекбол компьютера, запоминая статью, над которой в тот момент работал. — И она сказала, что хочет видеть меня в восемь вечера сегодня у Клэнси?
— Именно так. И не верить никаким сообщениям, которые передаст тебе Дингбэт…
Джон усмехнулся уголком губ:
— Да, верно. И не верить ничему, сказанному по телефону. Странно.
Он покачал головой, сбросил ноги со стола и крутанулся на кресле, поворачиваясь лицом к компьютеру:
— Ладно, мне все равно сейчас надо закончить эту штуку, потом в полдень пресс-конференция…
Тут я щелкнул пальцами, потому что внезапно вспомнил одну штуку. Прошу заметить, только сейчас вспомнил, наверно, все дело в похмелье.
— Ах, да, кстати, самого-то главного я не рассказал. Когда я спросил ее, из-за чего, собственно, весь шум, она сказала всего два слова. Э-э, гм… «Рубиновая Ось».
Руки Джона замерли над клавиатурой. От экрана он не отвернулся, но выражение лица вдруг стало совсем другим, и я понял, что он уже не думает о мелких злободневных делах.
— Как, еще раз? — спросил он, не повышая голоса.
— «Рубиновая Ось», — повторил я. — Я попросил Джокера поискать, но он мне ничего не смог сказать. А что, тебе это что-то говорит?
— Расскажи мне все это еще раз, — сказал он, снял руки с клавиатуры и повернулся вместе с креслом лицом ко мне. — Медленно.
Позвольте мне чуть подробнее рассказать про Джона Тьернана.
Мы с Джоном старые друзья еще с девяностых, мы встретились на первом курсе Миссурийского университета в Колумбии. Мы оба уроженцы Сент-Луиса, а это ведь что-то да значило в аудитории, где полно ребят не из нашего штата, и потому мы каждый день вместе работали в отделе городских новостей, гоняясь за пожарными и описывая всякие мелочи. Когда нам выдали корочки, я поехал на север штатным сотрудником оппозиционной газеты в Массачусетсе, а Джон остался в Миссури на должности штатного корреспондента «Пост-диспэтч», но связь мы поддерживали. Каждый из нас женился на своей университетской подруге примерно в одно и то же время — я связал свою судьбу с Марианной через два месяца после свадьбы Джона и Сэнди. Даже дети, Джейми и Чарльз, родились у нас в один год. Такие вещи иногда случаются.
Примерно тогда, когда я расстался с журналистикой, Джон уже вел в «Пост-диспэтч» журналистские расследования. Когда я начал серьезно подумывать увезти Марианну и Джейми с северо-востока, Джон уговорил меня вернуться в Сент-Луис, обещая замолвить за меня словечко в «Пост-диспэтч». Я согласился наполовину: моя семья переехала в Миссури, но я решил, что журналистики с меня хватит. Один нью-йоркский издатель заинтересовался моим недописанным романом, а Марианна согласилась содержать семью на то время, которое мне понадобится для окончания книги. Джон повторил свое предложение, когда переходил из «Пост» к Перлу, но мне было по-прежнему не интересно. Роман резво подвигался к концу, и становиться репортером у меня не было никакого желания.
