— Это меня не касается, где он, хотя бы и в Лефортово. Он со мной мог поговорить сперва?

— Времени не было. Наших же ребят сегодня всех взяли оперативники. А меня не взяли, потому что я в Люберцы ездил. Так батя срочно, понимаешь? Говорит, скажи Мише, так и так. И пусть меня подождёт. А мне велел здесь сидеть.

— А-а-а! — сказал я. — Вон оно что…

— Ага, дядь Миша. Оно самое. Ты ж не продашь?

— Я не торгую — сказал я. — Слушай сюда. Жду Васильича до утра, а перед рассветом, если он не придёт, сигай через забор и — ходу. Я здесь не хозяин. Мудаки вы сраные, вашу мать! Тоже урки нашлись — с трикотажной фабрики. Свет гаси, я тебе внизу зажгу АГВ, и не совсем будет темно. И чтоб дури я здесь запаху не слышал. Выкидывай папиросу. Жрать хочешь?

— Ага.

После этого я вышел во двор и сказал дяде Володе:

— Слушай, дело очень гнилое, но я без вас разберусь. Только смотри, чтоб ребята не совались из дома никуда. И даже по нужде пускай ходят в ведро. Понял?

— Чего ж не понять? — со вздохом сказал он.

Я принёс Федьке полкило колбасы, хлеба, чаю и сахару, показал, как на крышке АГВ можно чайник вскипятить и ещё раз напомнил, чтоб он не курил траву в помещении, а на двор носа не совал. Он меня понял. Смирный был, как овечка.

Через час, примерно, я услышал звук двигателя и сигнал. Это приехал на своём «Ауди» отец нашего героя. А дело было так. Ребята перепились и ограбили промтоварный магазин в Красково. Долго ждать не стали, а прямо тем же утром стали барахло продавать на малаховской толкучке. Сразу всё стало ясно. В Малаховке и Красково все друг друга знают.

Василий попросил разрешения загнать машину во двор: «Чего она тут светиться будет?» Мы с ним прошли ко мне, я с больным помещался на первом этаже старой дачи. Больной мой спокойно спал. Мы сели на кухне за стол.

— Сухая ложка рот дерёт, — сказал Василий Васильевич и поставил на стол бутылку «Смирновской».

— Ну, ты парня нашёл, где пристроить?

— Постой, давай сперва выпьем. Прямо ком какой-то в глотке встал. Ну что делать, а? Ты, блядь, на гору, а тебя чёрт за ногу! От армии уж его отмазал. Такие бабки зарядил. Что ещё надо?

Мы выпили. Оказалось, что с милицией удалось договориться только так: Федька прячется в Малаховке до выходных, то есть среду, четверг и пятницу. А в субботу его можно будет вывезти в деревню к бабке под Воронеж. Арестованные ребята, конечно, повесили на Федьку всё, что только было можно и нельзя. Вообще перспектива плохая.

— Хозяйка-то не появится?

— Нет, — сказал я. — Раньше вторника её не будет. Точно.

Этот Василий Васильевич был человек, лет сорок пяти, очень сырой, одышливый, с серым лицом и глазами, как у сушёной воблы. И ему было очень тяжело. В связи со строительным бумом, который разразился в Подмосковье с конца восьмидесятых он заработал сумасшедшие деньги, но знал, что является козлом отпущения, и его посадят при первой же необходимости, потому что застраивались участки для этой цели совершенно непредназначенные, а подпись всюду стоит его.

— Так что, поможешь?

— Скажи Федьке, чтоб он сидел здесь тихо, как мышь.

— Об этом даже и не беспокойся.

Как мы решили, однако, не вышло. На следующий день во время работы Фёдор вышел на леса и стал приставать к Лене. Она ударила его мастерком по лицу, а он тогда так ответил ей, что он упала с лесов, сломала ногу и сильно разбилась. Ещё хуже было то, что Степан, так звали молдаванина, вступился за Лену и стал бить парня, а тот стал кричать, и тут же через забор перескочили человек пять Федькиных дружков. Тогда уж бригаде не оставалось делать ничего, как только драться. И мальчишек отделали в лучшем виде, а их родители немедленно позвонили в милицию. Вся несложная операция по спасению юного грабителя была сорвана.

Там был один счастливый человек. Лена. Она сказала мне:

— Но как Стёпка дрался! За меня ведь он дрался, а? Дядя Миша… Может…

— Да может, — злобно сказал я, прикладывая ей ладонь ко лбу, чтоб ей не так было горько это слышать. — Может-то быть всё. Вот, что будет, Лена? Ты уж не ребёнок.

— Нет, он за меня дрался, — упавшим голосом повторила она.

— Точно. Только у него жена в Кишинёве.

Гастабайторы.

Работает! А я вчера уж думал, плюну и уеду во Францию. Или в Елегино — разница-то невелика. Без ЖЖ здесь просто с ума сойдёшь. Но я вчера не нарезался. Думаю, включат, а я пьяный.

От судьбы не уйдёшь. Я, кажется, ещё и обсохнуть не успел после ливня разноречивых комментариев моего письма раву Аврому Шмулевичу. Я, однако, снова посылаю в свой журнал запись о ближневосточных делах, правда, на этот раз в некоторой связи с положением в мире в целом и в России в частности. Свой журнал я не закрываю ни для кого. Прошу учесть, однако, что на этот раз я просто не стану отвечать на брань (не только матерную, но даже если она будет написана на французском языке). Оскорблять меня так же бессмысленно. Но это имеет смысл сделать при личной встрече. К подобной встрече я готов всегда, всю мою долгую жизнь. Я таких встреч никогда не боялся. И я от них никогда не уклоняюсь до сих пор. Последний раз в жизни я испугался, кажется, лет сорок тому назад. Это тоже следует учитывать.

Любой встречный на улице современного города, если вы спросите его в понятной простому человеку форме о существе исторического движения, почти наверняка скажет вам, что раньше было лучше, что с каждым новым периодом, который приходилось ему переживать, становилось всё хуже, что перспективы ещё хуже, что лучше вернуться, пока не поздно. Очень немногие в наши времена уповают на спасительное движение вперёд к неясному «свету в конце туннеля». И это меньшинство всё менее способно влиять на настроения миллионов, поскольку речь идёт о технократической интеллигенции, напрочь оторванной от жизненных реалий исторического момента, утратившей ощущение долга обеспечивать плодами своего творчества нужды простого народа, в массе которого крепнет паническое ожидание крушения. Сегодня эти люди уповают на быстроту распространения независимой информации, с помощью Всемирной Паутины, которая якобы способна предотвращать катастрофические социальные и межнациональные конфликты. Однако, в Истории не было эпохи, когда человечеству в той или иной форме не предлагалась бы подобная панацея. Паровой двигатель, а затем двигатель внутреннего сгорания, воздухоплавание, космонавтика — спасения не принесли, напротив они были поставлены на службу зловещему ВПК, который сам по себе возник в качестве их порождения. И огромному большинству населения планеты движение вперёд представляется движением к концу.

Вместе с тем, в конце минувшего тысячелетия на протяжении всего грозового 20 века в мире появилось неясное ощущение того, что наступает некая новая эра. И были подвергнуты сомнению и переоценке практически все устоявшиеся в ходе Истории представления, будь то культура, политика, идеология или наука. В некоторых случаях это привело к неожиданно благотворным результатам — неожиданно, потому что в начале истекшего столетия миллионы людей на планете совершенно серьёзно ждали конца света, имея к тому вполне реальные основания. В других случаях результаты оказались крайне негативными. В частности радикальный пересмотр религиозных взглядов породил чудовищного монстра, борьба с которым в настоящее время идёт для современной цивилизации весьма неуспешно. Культурное человечество находится в глухой обороне, а религиозный зомби наступает, отвоёвывая одну за другой позиции, ещё недавно казавшиеся совершенно надёжными. Фундаментализм — нечто противоположное научно-техническому прогрессу. Оба эти явления, вместе представляют собою нечто настолько опасное и непредсказуемое, что на ум не приходит иного слова, как чума. И уж если я упомянул здесь медицинский термин, следует отметить, что эта болезнь поражает прежде всего молодёжь. Никогда ещё в Истории не было столь бессовестной и безудержной спекуляции молодёжным сознанием, как в наше время.