Их оказалось очень много, я и считать не стал. Одних пацанов было человек двадцать. Никто не был сильно пьян, но все в кураже. У всех распахнуты кожанки. Девицы растрёпаны, расхристанны, несчастны и беспомощны. И многие из них-то, как раз, были сильно пьяны. В стае не все даже обратили внимание на этот локальный конфликт. Получила по морде. Умнее будет.

Я подошёл к ним и взял девушку, у которой сильно шла носом кровь, за локоть:

— Давай, пошли отсюда. У тебя есть платок? — своего у меня, как всегда, не было.

Тут надо кое-что объяснить. У меня почти совсем седая борода, такая короткая, что можно подумать, я просто небрит. И остатки таких же белых волос выбиваются из-под кепки. Смахиваю, то есть, на бомжа, а они опасны, если их плохо знать, потому что готовы на всё. Кроме того, я маленького роста. Когда спортом занимался весил 49 килограмм. И с виду очень щуплый. Это даёт в такой ситуации эффект внезапности. Да ещё у меня хроническое воспаление носоглотки, от этого голос сиплый и не очень приятный. А это временно может производить устрашающее впечатление.

— Всё о’кей, дедуля, — мирно и весело улыбаясь, сказал тот парень, который ударил. — Какой базар? Только это стоит полтораста баксов, потому что до квартиры пока…

А пока он говорил я подошёл к нему почти вплотную. С грустью придётся констатировать, что прекрасная дама, за которую я посылал вызов, уже куда-то исчезла. Увы, нет — не собиралась она увенчать венком из белых роз копьё победителя. Парень был очень высокий и понимал это как преимущество, а на самом деле, когда он подпустил меня вплотную, он утратил самое надёжное своё преимущество — наносить прямые. И я, как сумел, сориентировавшись и укрепившись на льду, а ноги у меня слабые, ударил его левой, коротко, боковым. Это не вышло из-за распахнутой куртки, которая удар погасила. Парень, на мою удачу, драться совсем не мог. Он обрадовался и нагнулся, предполагая захватить меня за шею. И тут же получил удар по челюсти, так что она клацнула. У него, видно, от этого помутилось в голове, хотя сильного удара и не вышло. А я совсем спятил от ярости. Пока он никак не мог сообразить, что голову надо держать подальше, мне удалось его достать прямым в переносицу, и он стал моргать, потому что брызнули слёзы.

Всё шло, как по маслу. Тут меня сзади кто-то прихватил за глотку локтем, и я оказался в совершенно безвыходном положении. Сейчас повалят на лёд и — ногами. Тогда не жалуйся.

В это время я услышал женский голос:

— Лёнька! А ну, живо иди домой. Живо, тебе говорю. Вот сейчас по шее как дам. Ты вот где околачиваешься? Ждём, ждём, сказал: приду к обеду. Опять от тебя водкой прёт? А ну, ребята, расходитеся. Вон, сейчас мент придёт. Позову, ей-Богу, позову.

Мне не было больше страшно, и я, нырнув, освободился от захвата. Передо мной стояла женщина лет сорока пяти. Её сильное, лицо, с крутыми скулами и грубым большим подбородком было исполнено невесть откуда взявшейся власти и уверенности в себе.

— Ты, дед, как — целый?

— Всё нормально, — сказал я. Мне было очень стыдно.

— Я тебя доведу. Ты сильно пьяный сам-то?

— Нет, я трезвый совсем.

— Нечего вязаться тогда к ним, — сказала она.

— Тётя Таня, дед первый полез, его никто не трогал. Он сам чего-то в драку, — заговорили сразу несколько голосов.

Вдруг я услышал звук полновесной оплеухи, от которой кто-то полетел и ударился спиной о железную стенку, так что она загудела.

— Вот попробуй ещё раз раскрой пасть. Я тебя к отцу отволоку. Пойдёмте. Вам в метро? — обратилась она ко мне, переходя на «вы».

— Спасибо. Я буду 23-го ждать.

Эта женщина стояла рядом со мной и терпеливо дождалась автобуса вместе со мной. Она мне очень просто объяснила своё самочинное вмешательство в это дело:

— Вижу, человек, хотя и немного не в себе, а интеллигентный. Я люблю интеллигентных. Безобидные люди. Меня тут боятся, потому что у меня муж участковый. Его-то не особо — он бухает, а меня боятся, — с гордостью сказала она и добавила с наивной откровенностью — А взять-то с вас всё равно нечего.

Мы с ней ещё немного поговорили о молодёжи, и она сказала:

— Все мы хороши. Я росла в Мариной Роще. Тогда там ведь что творили? И эти перебесятся, кого, конечно, не посадят или не убьют. Бандиты тогда, правда, были лучше. Они были с понятиями. Но бандиты — это так… Они всегда будут, но хорошего от них не дождёшься. Они все гнилые. Всегда гнилые были. Ребят этих жаль. Работы мало. Учиться вроде есть где, а надо за деньги. Пьянка идёт что-то уж совсем почёрному. Ох, беда! Такой пьянки никогда не было. Дуреет народ от всего этого. Мой вот почему пьёт? Деньги даровые, а службу исполнять — никто и спасиба не скажет. И он сам стал, как бандит. Только меня и боится.

— Скажите, а вы кого-нибудь боитесь? — спросил я.

— Нет, — сказала она. Чего мне бояться? Мне Бог детей не дал. Больше мне уж ничего не будет.

Мне хотелось похвалиться, что я ездил в роддом, и дочка родит тройню, но я вовремя смолчал, чтоб не сделать ей больно.

— Ну, давайте, не связывайтесь вы ни с кем, а то, я гляжу у вас карахтер. А сейчас трудно взять на карахтер. И всё будет хорошо, — сказала она.

— Всё?

— А как же? Конечно, всё.

Я ехал в автобусе, и мне всё вспоминались строчки Коржавина:

Был у меня приятель в бане. Приходил ко мне париться. Его звали Женька. Он киснул каким-то младшим научным сотрудником в Институте Пути, в Свиблово, а там, на улице Вересковой была небольшая баня, где я работал одно время. Работа эта, несмотря на постоянную суету, ужасно скучная и противная. Когда посмотришь на разряд как бы со стороны — и видно, как беспощадно наша страна проехалась по телам своих сыновей — шрамы, обрубки рук и ног, ужасные наколки, и все, или почти все — так вернее — измождены, сработаны, сутулы и слабы телом и духом — призадумаешься. Кто мы? Куда мы? Русская баня. Я о женском разряде уж и не говорю. Будто эти женщины всю жизнь рельсовые костыли железнодорожной кувалдой забивали. Ну, я, конечно, имею в виду общий разряд. Номера — другое.

А этот Женька, конечно, сразу в глаза бросался, потому что он был крепкий, стройный такой, занимался спортивной гимнастикой, белокурый, синеглазый и весёлый, как щегол. Сильные физически люди редко такими бывают. Я посмотрел на него, как он первый раз явился — Ален Делон живой, только светлые волосы и глаза, а так — точно он. И парень очень интересный. Он много читал, любопытен был до всего. Прекрасно на гитаре играл, а тогда все это любили. Сочинял какие-то забавные песенки, вроде Юлика Кима. Всегда готов был помочь, чем мог. Если печь залили, надо просушить парилку, лучше его никто не сделает. Знал там всякие рецепты — с мятой, с эвкалиптом, с пивом, с квасом. У меня в разряде, допустим, драка, он всегда рядом, а мастер спорта СССР, хотя и гимнаст, это кое-что, с ним не забалуешь, одни мышцы и кости, живо, кого хочешь, угомонит. А вот денег у него было — круглый ноль. Оклад 105 целковых, какая-то им ещё премия иногда выпадала и тринадцатая зарплата, но он полтинник в месяц высылал матери в Ленинград, как из банка. Не представляю, как он жил.

Он ко мне походил так с недельку, я ему и говорю:

— Женёк, ты напрягаешься. Плати в кассу тридцать положенных копеек, а уж простыня, тапки, шляпа, веник за тобой будут, как за почётным гостем.

А он был не фраер, никогда горбатого не лепил:

— Спасибо, Миша, если так, — говорит. — Врать не стану. Экономический кризис. Вот, видишь, наука затянула. Не ушёл бы я из большого спорта…

Но это я слыхал сто раз уже от таких ребят. Ну, он бы не ушёл. Порвал бы связки, спину, переломов бы собрал целую коллекцию, большой-то спорт он тогда был такой. Мы с ним подружились. Женьке только что исполнилось двадцать пять, а мне, это был конец 70-х, что-то за тридцать. Можно было друг друга понять. Например, это он мне принёс «Альтиста Данилова». Я в то время совсем читать бросил. Некогда было. Нужно мне было бабки колотить. Карты, ипподром, тёлки, такси, кабаки. Я был пространщик тогда. Я ведь всю свою жизнь — чужую судьбу беру на прокат. И не знаю своей собственной судьбы — беглый.