— Слушай, брат, ты, что хошь, мне говори, а я вас в ментуру сдам или солнцевских натравлю, — сказал наш бригадир. — Моё дело, людей накормить. Мы здесь всю жизнь работаем, а вас тут понаехало, а работы мало.
— Та ты ж почекай, брат, послухай, шо я кажу…
— Или вечером проедем и все ваши заливки побьём. Я так не могу. Ребята меня съедят.
— Почекай, брат. Не будь ты мусором поганым. Поверишь? Малы диты з голоду пухнуть, и работы немае…
— А-а-а, чтоб вы пропали. Ты мне о своём, а мне надо — о своём. Я правильно говорю?
— Почекай…
Вечером мы ехали на тракторе в раздевалку. Что-то мне послышалось вдалеке.
— Стой! — крикнул я и взял водителя за плечо. — Выруби двигатель.
В сумерках слышалась песня. Всё та же. «Распрягайтэ, хлопци, коней…».
— Хохлы поют. И точно, распрягайте. Приехали. Я служил с ними.
— Ну, ёбаная жисть, а! — сказал бригадир. — И до чего ж, суки, людей довели… Ну, что делать? Спроси у своего Ельцина.
— А он знает?
В 2002 году, в Иерусалиме, меня как сотрудника русскоязычной газеты «Новости недели» пригласили на торжественное собрание, посвящённое учреждению Общества украино-израильской дружбы. Они, однако, опоздали на полгода. Я уж из газеты вылетел и работал на конвейере моечной машины в огромном пищевом цеху. Это каторга, такая, что я и в Северной Атлантике не видал. Платят, правда, неплохо.
На этом собрании присутствовал представитель украинского консульства, и сказано было очень много хороших слов. И выступил руководитель Тель-Авивского ансамбля украинской песни и пляски. Ансамбль на днях отправлялся в турне, в Европу и Штаты. «Но, безусловно, свой первый концерт в этой поездке мы дадим в Киеве. Как бы то ни было, а каждый из нас родился на Украине, и никто этого не забудет никогда!» — было очень трогательно.
Я попросил слова. Я стал говорить о том, что в Израиле среди новых репатриантов очень много этнических украинцев, приехавших с жёнами-еврейками или как-то иначе. Они являются полноправными гражданами страны, но положение их вдвойне нелегко, потому что украинские евреи по вполне понятным причинам относятся к ним неласково. Я работаю с этими людьми на очень тяжёлом производстве, украинцы всегда охотно идут на тяжёлую работу в надежде, что трудовые руки их спасут. Но то и дело возникают стычки:
— Вам на Украине евреев было много. Хорошо. Мы уехали, а вы за нами потянулись, — возразить нечего, но никто не заказывает себе судьбы, нет такого стола заказов.
Украинцами набиты тюрьмы, ночлежки, практически каждая проститутка на улице — украинка, полно бомжей, множество украинцев, не имея жилья и работы, начинают пить, а наркологическая помощь в Израиле существует виртуально, поскольку алкоголизм — проблема на Ближнем Востоке вообще новая. И никакой защиты эти люди не имеют, украинское землячество материальными средствами не располагает.
Министерство Абсорбции занято, естественно, устройством репатриантов независимо от их национальности.
Нет возможности выделять специальное время и какие-то ресурсы для репатриантов-украинцев. Они идут в общем потоке.
Всё это было выслушано в гробовом молчании. Консульский представитель смотрел мимо меня с каменным лицом. Я немного подождал, не скажет ли кто чего-нибудь. Никто ничего не сказал. Я ушёл. Мне было очень стыдно.
Заодно из этого отрывка станет ясно, почему я не смог работать в газете «Новости Недели». Вообще, в Израиле мне было очень интересно. И я туда вернусь, на какое-то время, потому что навсегда — я не приезжаю никуда. Вернусь, если хватит сил. Я за Израиль, но против людей, которые устроили себе из этой страны кормушку, для чего необходимо было, буквально, окутать Эрец-Исраэль завесой бессовестной лжи. Ни одна страна на свете для этого не пригодна. Израиль, тем более. Но об этом — в другой раз.
* * *
Дай мне, Боже, к твоим небесам ледяным
Прикоснуться пылающим лбом.
И усну я, и стану туманом ночным,
И во сне я над лесом пройду, словно дым –
В небо звёздное зыбким столбом.
И меня в эту ночь ты к себе позови!
Пусть, не зная Креста и Венца,
Спят усталые бедные братья мои.
До утра Гефсиманском саду — соловьи,
И сбывается воля Отца.
А хмельная Россия все песни свои
Без меня допоёт до конца.
На тяжёлом серебряном блюде
Остывала в крови голова.
Приходили какие-то люди,
Говорили пустые слова.
А царевна! Царевна плясала.
Над столицей вставала заря
И пустая огромная зала
Полыхала в глазах у царя.
Тоска высокая, да небо низкое…
А знаешь русскую судьбу мою?
Брусника сладкая, а клюква кислая,
Любовь далёкая, разлука близкая,
А водка горькая в моём краю.
* * *
Вера
Там жили люди, и шакалы
И крысы, и нетопыри.
И нечисти иной хватало
В трухлявом сене и пыли.
Они пред идолом кривлялись –
Он был из сучьев и тряпья.
Рычали, грызлись и лизались,
И там была судьба моя.
Я весь был там — в крови и плоти,
И всем был враг, и всем был брат.
И весь по горло был в работе
Любовных игр и злобных драк.
И по ночам, когда в пещере
Колдун свой факел зажигал,
Я приходил и гнусной вере,
И гнусной мудрости внимал.
Но в глубине души дремучей
Я знал, что где-то воля есть,
Что в небесах и птиц летучих,
И звёзд таинственных не счесть.
И вот, я из пещеры вышел,
Но не нашёл, чего искал.
Взлетел — и вижу: крыши, крыши,
Их искорёженный металл…
И я летел. И где-то там,
Вдали, над миром обречённым
Лаодикийской Церкви храм
Вознёсся куполом злачённым!
Мой старый кот
Эту историю я хочу посвятить одному славному, доброму и храброму израильскому парню, еврейскому солдату, резервисту Армии обороны, который — это вполне естественно в его возрасте — считает меня старым дураком.
— Еврей! Еврей, черт тебя подери, куда ты все время пропадаешь?
Я опустился на колени и заглянул под кровать, где, свернувшись грязно-белым клубком шерсти, лежал мой умирающий кот — кондотьер Гаттамелата, великий воин. Он умирал от старости, а может быть от какой-то неведомой болезни, вернувшись недавно вместе с моей семьёй в те края, где воевал шесть веков тому назад против сарацин на службе у турецкого султана.
Итак, я опустился на колени и сказал:
— Я к вашим услугам, мессир.
— Когда не нужен, глаза мозолишь, а понадобишься — не дозваться.…Теперь я не могу вспомнить, зачем ты мне нужен был, — он говорил хрипло, резко и властно, как всегда, но до меня доносилось только жалобное мяуканье, скорее похожее на стон. — Что-то я хотел тебе… а! Капитана Короллу ко мне, живо!
