— Давай. Только языкам не трепи никому, — и взял у парня пять рублей.

Проходит час, другой. Не идёт Вагиф за водкой. Сперва отговаривался, мол времени нет, и завотделением может усечь такое дело. А после и совсем стал отмахиваться от него:

— Да, пошёл ты на хер!.. Чего тебе от меня надо?

Прошло ещё какое-то время. Снова подходит экспертизник к санитару.

— Ну, ты чего в натуре? Не пойдёшь, отдай тогда деньги.

— Какие деньги? У тебя глюки. Откуда деньги у тебя могут оказаться? Тебе известно, что в экспертизу деньги не положено передавать? — положение этих людей в некотором смысле хуже, чем у заключённых, потому что им веры нет ни в чём.

Я гляжу, мальчишка сидит и плачет. И он мне всё рассказал. Кому было ещё пожаловаться? Я тогда подошёл к Вагифу и говорю:

— Смотри. Ты сейчас отдай парню пятёрку, и ничего не будет. А если только не отдашь ему сейчас, тогда вечером пойдём к станции ведь через лес, я у тебя пятёрку эту отберу, и что, если есть своего, тоже. А зубы начнёшь с утра пересчитывать, и можешь многих недосчитаться. Ты меня знаешь.

Подлец этот подумал, подумал. А я в то время ещё был не совсем в плохой форме. И он отдал пятёрку бедолаге этому. Рисковать не стал. Понятно, после такого случая они относились ко мне хорошо. И мне верили. И этот Юрка, с которого я начал эту историю, как-то подходит ко мне:

— Миш, будь человеком, позвони Таньке, спроси её, будет она меня ждать или нет. Меня ж признали уже. Можно сказать, что признали. Заведующий мне сказал. И ты ей передай.

Я позвонил этой девушке и передал, что Юрка просил.

— Миша, его неизвестно, сколько продержат в больнице. Может ещё дольше, чем на зоне. Срока ж не дают, а только перекомиссия раз в полгода. Взятка будет нужна, а взять негде. Я б за Юрку подохла, клянусь. Кроме него не знала я настоящего мужика. Он это знает. Но ты всё ж его спроси, я живой человек или, как он думает? Ты ему не говори, но есть тут один человек порядочный, хоть он мне, как рыбе зонтик, зато спокойный и солидный. Жить хочу, а не умирать каждый день из-за Юрки этого. Спроси, спроси, человек я или нет?

Конечно, таких вопросов Юрке я задавать не стал, а просто сказал, что пока ждёт его девка, а что дальше будет, кто знает? В результате он устроил в отделении драку и мне же пришлось его укладывать на вязки, а это очень неприятная штука.

— Ну, ты ей позвони ещё, Мишка. Скажи, что я на вязках лежу.

Нельзя пытаться помочь человеку, если реальных к тому возможностей у тебя нет. Вот это мне никак усвоить не удаётся. У Цвейга есть даже роман об этом «Нетерпение сердца». Прошло ещё недели две, Таня эта к Юрке не приходит, и он мне как-то говорит:

— Ну, гадом буду, выйду на волю, припорю её. Ещё, паскуда, клялася, без тебя жить мол не стану. Ты думаешь, она там одна? Мало на неё мужиков заряться?

— Не важно, что я думаю. Ты-то об этом не думай. Пойми, этот кусок жизни для тебя отрезанный напрочь. Забыть надо.

— Ага. Забыть. Миша, я, конечно, человек с придурью и в драку часто лезу без толку. Зацепит кто-то, не могу стерпеть. У меня ж не было грабежа ни разу, и не воровал. Чего они и удивляются-то на счёт меня. Думают я ненормальный. А может, я и точно ненормальный, а? Мне следователь говорит: «Чего ты от людей хочешь? Чего тебя в драку тянет? Мир переделать хочешь?» А я не хочу переделывать ничего. Я ж и не знаю, как устроено-то всё. Вижу просто, что гадов полно. Почему ж гаду морду не набить? Это ж святое дело. Или нет? Но в последний раз дело было так, что я за Таньку заступался. К ней кодла целая липла у пивбара. Ну, когда один против кодлы, разве будешь рассчитывать? Да перелом ребра, это что? Были б деньги, не засчитали б за тяжкое. Я доказать только не могу самозащиту. Она-то подтверждала в ментовке, а какая ей вера? Та же, что и мне. Так не стали даже в протокол заносить. Оперативник говорит: «Вы всегда за кого-то заступаетесь»…

— Забыть трудно, брат! Вспомнишь её, какая она баба, зубы аж скрипят. Бывает ласковая, тихая такая. А то раз меня искусала всего, веришь? Прям до крови. Люблю, говорит, не могу! А красивая до чего? Как сейчас подумаю, что она там — с кем? Думаю, вот глотку перерву! Эх, зачем я дрался…

А вот я сейчас о себе подумал: «Эх, зачем меня всю жизнь таскало по таким местам, где люди друг друга калечат? И это всё, что я написать могу? Для этого в меня кто-то эту способность вложил?»

Ну, хорошо, ребята, а в Академии наук, в монастырях, в разных там благотворительных и богоугодных заведениях — не калечат друг друга? Чудо, как раз, в том, что любовь, верность, чистые слёзы на свете есть повсюду, и человек — всегда человек. Хоть один, да найдётся. Акакий Акакиевич работал в каком-то просто свинарнике и хуже свинарника. А один человек нашёлся. Пожалел его. И ещё там был этот портной. Хоть и запойный пьяница, а человек.

Последнее. Принято считать, что хулиганство это стремление простейшим образом самоутвердиться. Во многих случаях это так. Но не всегда. А то получается, что человек выходит в какой-то филиал Рая небесного и начинает ангелам морды поправлять. А если он вышел к пивному бару, он там кого увидел? Святых что ли? Давайте-ка на себя почаще глядеть.

У меня есть один знакомый олигарх. Ну, не олигарх, немного не дотягивает, а, вообще-то, кто его знает? Я в его дела не суюсь. Знаю, стоит несколько миллионов. Именно — несколько. Более точная цифра мне не известна. Оно может и к лучшему. Таких вещей лучше не знать. Это мы с ним как-то сидели и пили. И уж когда градус достиг достаточной высоты для идиотских вопросов:

— Слушай, Витька, а сколько у тебя денег, если не секрет?

— Почему ж не секрет? Конечно, секрет. Несколько миллионов. Тебе говорю, как старому другу, под большим секретом.

— Долларов?

— А ты думал?

— Действительно.

Откуда у него это всё, — врать не стану. Ну, это что-то с компьютерами. Да если бы он два часа пытался мне это растолковать, я всё равно б не понял ничего. Живёт то в Германии. И в Израиле у него есть дом. Временами в России. Временами в Штатах. А то в Европе. В Израиле я не повидался с ним. Он был в отъезде. А в Москве провёл с ним два вечера. Сперва я был у него дома. Он женат на чудесной женщине, она гораздо его моложе, в дочки годится, и родила ему двоих малышей. Старшая девочка трёх лет и мальчику годик. Это ж надо так повезло старому дураку. И такая хлопотливая, добрая, сердечная хозяйка. Закуска — просто пальчики оближешь:

— Вы кушайте, кушайте, что ж вы совсем не кушаете? Сейчас будет жаркое…

Только не говорите мне, что дело тут в его миллионах. Уж когда она так на него смотрит, на старое это пугало, будто он нерукотворная икона, так не в миллионах дело.

А в другой раз он мне говорит:

— Миш, приезжай тут в одно место, я тебя с женщиной познакомлю. Понимаешь, такая женщина…, — Витька этот, вообще, с молодых ещё лет был порядочный бабник. Так я и не удивился.

— Понимаю, чего не понять.

— Дурак ты. Она, понимаешь, пианистка, ну и… вообще. Хочу тебя познакомить, как друга.

Я его так понял: похвалиться хочет. Думаю, не иначе, Клаудия Шифер, или как там её? Квартирку он ей купил, во-первых, в Центре, да и побольше, пошикарней, чем для семьи. Хорош гусь. Да ладно, это дело не моё. Значит, мы выпили немного, она закуривает, ногу на ногу кладёт, чтоб я её коленками любовался. А такие острые коленки для кикбоксинга совершенно незаменимое дело. Если резко так, и с правильного короткого разворота дать такой коленкой в бедро — считай человек на всю жизнь хромой. И начинает она тягомотину про постмодернизм. Таких фамилий наговорила, что мне и не выговорить.

Я на неё гляжу и думаю. Ну что ж мы за люди, мужики? На какую ерунду покупаемся. Там уж этих подтяжек на роже, каждый год что ль она их делает? Беда. А Витьке всё не терпится:

— Лариса, да ты сыграй. Ну, сыграй чего-нибудь на пианино.