— Ой, сыночек, прости меня непутевую! Ой, стыдно мне перед людьми, что заставила тебя стать побирушкою!

И ничего она его не заставляла. Это Олька его уговорила, с которой они за одной партой сидят. Олька уже второй год побирается. У нее мать тоже пьяница, а отца вообще никогда не было, и бабушки нет. Ей совсем плохо приходится. Но она не жадная, конфетами с ним поделилась несколько раз. А когда он спросил, откуда у нее все время конфеты, она по секрету рассказала, как они ей достаются, и предложила: «Давай вместе побираться!».

Федя сначала отказался — стыдно было, а потом, когда мамка бабушкину пенсию украла и всю пропила и есть совсем нечего стало, он согласился. Олька его научила, как попрошайничать надо: «Никаких особенных слов не говори, а просто, когда санаторники идут в столовую, проси их жалобно: «Вынесите, пожалуйста, хлеба!». Вот и все. А если начнут спрашивать, почему побираешься, отвечай честно: «У меня мамка пьет. А папка от нас ушел. А бабушка болеет все время». Когда правду говоришь и ничего не скрываешь, люди тебе больше сочувствуют».

Почти никто из отдыхающих ни о чем его и не расспрашивает. Такие любопытные, как Иннокентий Васильевич, даже не в каждом заезде попадаются. После обеда вынесет кто хлеба, кто конфету, кто яблоко, и подадут молча, а вот, если котлету надкусанную, тогда спросят: «Не побрезгуешь, мальчик? А то вон отдай собачке». Он не брезгливый, котлету сам тут же съедает, до дома не доносит. Бабушка говорит, что ему лучше всех питаться положено, потому что, во-первых, он растет, а вон какой худющий, а во-вторых, получается, что теперь он главный добытчик и ему нельзя болеть, а сытого человека никакая хворь не возьмет.

Папка им совсем не помогает. Он после контузии работать не может, а пенсия у него маленькая. Правда, как инвалид военных действий папка имеет право бесплатно на автобусе ездить и за лекарства не платить ни копейки. Только на автобусе ему ездить никуда не надо, а лекарств, которые ему нужны, в аптеке никогда не бывает. Тетя Галя, не то что мамка, работает, санитаркой в больнице, но платят ей гроши, а у нее на шее двое девчонок: Танька, которая во второй класс ходит, и Лидка, которой всего четыре года. Так что папкина пенсия вся на них уходит, а на родного сына папка денег не дает, вот только этой зимой, когда грянули сильные морозы, купил ему теплые сапоги «аляски», почти новые. В них больше часа простоять можно, пока все санаторники не пообедают.

После того, как Федя побираться начал, они лучше жить стали. Хлеб теперь всегда есть и сладкое к чаю. Только чай у них не настоящий, а из трав, которые бабушка летом насобирала и высушила. Она говорит, что такой чай полезней магазинного. Полезней-то он, может, и полезней, но магазинный вкусней.

Некоторые отдыхающие не верят, что он побирается, чтобы подкормить себя и мамку с бабушкой. Вчера вышли из столовой две тетки, еще не старые — губы помадой намазаны, и обе толстющие. Одна сунула Феде горбушку батона, а другая зашипела, как змея: «Напрасно, вы, Тамара Петровна, поощряете попрошаек. Думаете, мальчишка голодает? Как бы не так. Наверняка ваше подаяние пойдет поросенку. А на рынке за свинину они потом сколько с вас сдерут, а?»

Но таких противных и злых отдыхающих мало. Больше добрых. А еще больше таких, которые на Федю с Олькой внимания не обращают. Как будто они пустое место. Их санаторий, он слышал, рассчитан на триста сорок человек. Вот если бы каждый выносил для него по кусочку хлеба, тогда бы можно было и поросенка держать. Только ведь и Ольке тоже полагалось бы по кусочку, а шестьсот восемьдесят кусочков хлеба — такую большую недостачу сразу бы заметили официантки, они тоже хлеб домой таскают, и, наверное, не только хлеб, всегда с работы с большими сумками идут, сам видел.

А кроме официанток, конечно, подняла бы вой гардеробщица тетя Зося. Она раньше вместе с мамкой на фабрике в одном цехе работала. А когда фабрику закрыли, мамка без работы осталась, а тетя Зося в санаторий устроилась пальто выдавать. Когда Олька одна побиралась, тетя Зося ее не прогоняла, а когда Федя появился, стала свой порядок наводить. Выскочит из дверей и кричит: «А ну быстро убирайтесь отсюда! Не позорьте наш санаторий!» А чем они позорят? Они не ругаются, не пристают к отдыхающим, не дергают их за рукав, как цыганята на вокзале, а просто говорят совсем негромко: «Вынесите, пожалуйста, хлеба!» Федя догадывается, почему тетя Зося их гоняет. Мамка ей долг не отдает, вот она на нем зло и вымещает.

Но тете Зосе за время обеда удается накричать на них всего один-два раза и то не каждый день, потому что отдыхающие приходят в столовую кто к открытию, а кто с большим опозданием, и одни едят быстро, а другие пообедают и еще лясы точат, поэтому гардеробщице нельзя надолго бросать свое место. И еще, конечно, она боится, что пока с побирушками воюет, у нее могут дорогую дубленку украсть или шубу. Среди теток, которые приезжают сюда лечиться, много таких, которые богато одеваются.

Федя никак понять не может, чего они, если больные, так наряжаются. Олька ему объяснила, что просто все женщины так устроены: им все время хочется нравиться мужчинам, если даже они и пенсионерки. Только он считает, что в их санаторий приезжают вовсе не больные, а просто притворяются они больными. Вон бабушка болеет, так она с кровати еле-еле встает, чтоб в уборную сходить, а для санаторных три раза в неделю танцы устраивают. Федя в окошко заглядывал, видел, как они отплясывают, аж пыль стоит. А потом они на лодках катаются и чуть подальше от санатория отплывут, высаживаются на крутой берег Кувшинки и там устраивают пивкники. Бутылок после них остается ужас. Какие ж они больные?

В этот заезд из трехсот сорока человек настоящих больных всего-то, наверное, двое. Их сразу угадаешь — они с палочками ходят: одна тетка, совсем молодая, моложе мамки, и Иннокентий Васильевич, он уже седой, но, как сам говорит, до пенсионного рубежа ему еще далеко. Он с гор на лыжах катался и ногу сломал. Иннокентий Васильевич — дядька добрый, всегда что-нибудь выносит ему с обеда. Но уж очень расспрашивать обо всем любит. И какие отметки сегодня получил, и чем бабушка болеет, и похмелялась ли утром мамка. И еще он любит советы давать. А когда с Федей говорит, называет его братом. Это у него присловье такое, как у бабушки «голубок».

Когда первый раз Федя у него хлеба поклянчил, Иннокентий Васильевич сперва не понял, что Федя побирается, и спросил удивленно:

— Какого хлеба?

— Лучше белого, — чистосердечно сказал Федя и объяснил. — Если у вас после обеда хлеб на столе останется, вынесите, пожалуйста, кусочек.

— Так ты, брат, нищий что ли? — сделал круглые глаза Иннокентий Васильевич.

— Нет, — обиделся Федя. — Я не нищий. Бабушка говорит, что нищие — это которые у церкви стоят и денег просят, а я побирушка. У нас дома есть нечего, вот я и прошу хлебца.

— Неизбежные издержки реформ, — покачал головой Иннокентий Васильевич и потрепал Федю по плечу.

Тогда, в первый раз, вынес он Феде аж пять батонных кусков и большое яблоко. И стал расспрашивать, как его зовут и «как дошел он до жизни такой». Тот разговор Федя хорошо помнит.

Когда Федя сказал, что его зовут Федей, а фамилия у него Ушаков, Иннокентий Васильевич заулыбался во весь рот:

— Так тебя, брат, наверное, в честь адмирала Ушакова назвали?

— Нет, — ответил Федя. — В честь дедушки. — И спросил. — А кто такой адмирал Ушаков?

— Эх, брат, — огорчился Иннокентий Васильевич.

— Ты, оказывается, даже не знаешь, какую славную фамилию носишь. Федор Ушаков — самый великий русский флотоводец, наш морской Суворов. Ни одного сражения не проиграл. Ты, брат, попроси в библиотеке книжку про своего знаменитого однофамильца, нехорошо быть Иваном, не помнящим родства.

— Меня не Иваном, а Федей зовут, — напомнил Федя. — А в библиотеку меня не записали, потому что там надо залог внести десять рублей, а у мамки лишних денег на всякую ерунду нет. Да у нее вообще никаких денег нет, я же вам рассказывал.