Маркиз говорил, говорил. Еще час. Еще несколько рюмок коньяку. Наконец мы вышли из бара, порядком нагрузившись. Остановились почему-то у витрины и стали глазеть на игрушечный поезд… Он извивался змейкой, заходил в туннель, огибал холмы, на лужайках паслись коровы… Мы чрезвычайно увлеклись зрелищем, и тут я, не долго думая, взял да и допросил Маркиза помочь мне. Конечно, я постарался сообщить ему как можно меньше. В конце концов я подвергаю риску только себя самого.
— Сделаем. — Маркиз пожал плечами. — Конечно, сделаем.
Расспрашивать он ни о чем не стал. На другой день, когда в назначенный час я явился в назначенное место, Маркиз уже ждал.
— Ты думал, я не приду? — Физиономия хитрющая, истинный дьявол в отпуске.
— Нет, я нисколько не сомневался, — отвечал я уверенно, и Маркиз засиял.
Я нес бак с водой и пачку листовок; отправились за доской. В магазине для меня ее уже приготовили, завернули хорошенько в подарочную бумагу.
— Как, в такой бумаге? Ты надеешься, что люди подумают, будто ты купил кому-то в подарок самолет?
— Нет, просто гладильную доску, почему бы нет.
— А, понятно, прелестный подарок, совершенно необходимая вещь в адвокатской конторе.
Маркиз волок доску и ругался — «словно чугунная, окаянная», я тащил бак и листовки. Вошли в вестибюль. Народу полно.
— Спокойно, старик.
На лифте на шестой этаж. Двое гринго вошли в лифт, пришлось ждать, гринго поехали вниз. Легко, едва прикоснувшись, я сорвал замок и побежал по узкой лестнице на крышу. Десять минут третьего. Остается, двадцать минут.
— До сих пор все шло хорошо, как сказал индюк, когда его клали на сковороду, — подбодрил я Маркиза.
— Да? А если кто-нибудь найдет сорванный замок? Я вынул замок из кармана и показал ему.
— А искореженные кольца?
— Да ну, никто не заметит.
— Ты хоть подумал, что будешь говорить, когда попадешься? Мы, например, астрономы и желаем наблюдать затмение…
— Думаешь, что-нибудь поможет? — Я открыл пачку, дал Маркизу листовку. Написана она была здорово.
— Зачем они пишут «тиран», — вознегодовал он. — Народ не поймет. Вечно эта литературщина!
— Ладно, ладно, согласен.
— Написали бы «убийца».
— Согласен я, только ты сядь. А то могут увидеть с другой крыши.
— В такое время, если кто взобрался на крышу, значит, делает то же, что и мы.
— Хорошо, а ты все-таки сядь, говорят тебе.
Мы уселись, прислонясь спинами к балюстраде. Стая облаков, пушистых, быстрых, сияющих, проплывала над нами.
— Помнишь того железнодорожника с лысиной, глазом все подмигивал, тик у него был? Поглядел я на это облако и почему-то его вспомнил. Мы к нему пошли тогда в воскресенье вечером, кости прогреть.
— Да, помню, а что с ним случилось?
— Пять лет дали за саботаж. Не хотели они пропускать товарный поезд. Ошибка вышла — сказали, будто поезд этот с оружием, а оказалось — он с запчастями для машин.
— Да, я, кажется, слышал что-то такое, — отвечал я. И больше — ни слова. Облака клубились, кипели, угрожали. Маркиз покосился на меня и тоже умолк.
— Скажи-ка мне вот что, Педро Игнасио, — Маркиз, кажется, опять вдохновился, — ты веришь, что Время бесконечно?
— Да. И что?
— Значит, любое мгновение входит в систему, не имеющую границ, и может быть рассмотрено, таким образом, как центр Времени?
— Наверное, так.
— А Пространство тоже бесконечно?
— Зачем спрашивать, ты же сам знаешь.
— Не мешает, не мешает лишний раз услышать подтверждение. Значит, в это мгновение я есть центр Времени и Пространства. — Маркиз глядел на меня широко открыв рот. — Ты понял, парень? Я — центр Времени и Пространства, во мне сошлось все: настоящее и будущее. Вся вселенная! Ты думал когда-нибудь об этом? Сомневаюсь. Вы ведь думаете только об объективных условиях.
— Правильно, только о них мы и думаем. Но тебе не кажется, что стоило бы отложить наш философский спор до более подходящего случая?
— А почему сейчас нельзя?
— Потому что я вспомнил Лучито, — отвечал я коварно.
— Лучито Фебреса?
— Да. — Я по-прежнему созерцал облака.
Маркиз умолк. Может быть, он ничего не знает? Да нет, знает, конечно. Вот и пойми его! Видимо, есть тут какая-то закавыка, и никак я не могу разобраться. Ну, я тоже хорош! Нашел время разбираться, вот псих-то! Я взглянул на часы: восемь минут осталось.
— Удалось тебе сделать, — выговорил наконец Маркиз, — все нужные выводы из твоего ненужного заявления? — Хоть он и усмехался, голос был глухой, прерывистый.
— Надеюсь, да. Я понял, что, поскольку ты представляешь собой центр Времени и Пространства, мелочи жизни тебя не волнуют. Так вот я могу прибавить насчет этой твоей должности, что, поскольку пространство и время есть всего лишь свойства материи…
— Нет, глупый ты человек, время — нет. Время…
— Дай же мне договорить! Поскольку они являются всего лишь свойствами материи и поскольку жизнь есть наиболее высокоорганизованная материя, ты являешься также и центром жизни. Ну, как, доволен? Устраивает это тебя? Теперь ты получил еще один титул, и внуки твои могут его наследовать: Пуп Мироздания.
Еще целое стадо облаков проплыло, молочно-белых, мятежных. Маркиз поглядел на небо, раскинул руки, словно хотел обнять небесный свод.
— Ладно, старик. Пора. Помоги-ка! — Он все так же обнимал небо, пришлось дернуть его за руку. — Помоги, говорю!
Мы пристроили доску на перила. На один конец положили листовки и придавили большущей гайкой, чтоб не улетели раньше времени. На другом конце установили бак с водой. Маркиз все еще не понимал, в чем дело.
— Если вынуть из бака затычку, — объяснил я, — вода начнет выливаться, доска наклонится, и листовки улетят.
Никакой Эдисон не додумался бы, верно? И все рассчитано, в нашем распоряжении будет шесть — восемь минут: спустимся, выйдем на улицу и юркнем в толпу.
Маркиз все глядел на меня.
— А если доска свалится какой-нибудь бабке на черепушку?
— Не свалится. Я пробовал. Опять установится равновесие.
— А гайка? — Он все еще колебался. — С такой-то высоты.
Правильно. Об этом я не подумал.
— Но риск минимальный, — заверил я. — Не сочиняй трагедий, ничего не случится.
— Конечно, минимальный. — Он поглядел вниз. По тротуару катилась густая толпа маленьких человечков.
— Ты во всем признаешься, и тебя оправдают. Нечего больше размышлять. — Я вынул затычку, потекла струйка. Я выпрямился, Маркиз схватил меня за рукав.
— А никак нельзя примериться заранее?
— Вот черт! К чему примериться?
— Кому именно башку раскокать.
Я вырвался, бросился бежать.
— Сам примеряйся. — Маркиз кинулся следом за мной. — Ты же у нас центр бесконечной Вселенной.
Прыгая через две ступеньки, я понесся вниз по лестнице. В вестибюле я подождал Маркиза. Мы сели в лифт, вышли на пятом этаже и зашагали по благословенному коридору, по возможности быстро, но с самым непринужденным видом.
Другой вестибюль. Много народу ожидает лифта. По-моему, они все нотариусы, такие у них лица. Глядят неотрывно на табличку, где вспыхивают цифры. На третьем остановился. На четвертом. Теперь на втором. Черт побери, в цокольный этаж ушел. А струйка-то все изливается. Мы стрелой кинулись к лестнице, сбежали вниз, на первом этаже оказались раньше лифта. И вышли на улицу не торопясь, фланирующей походкой.
— Сюда.
— Нет, нет. Какой же тогда интерес? Я хочу поглядеть на старушку с шестиугольной дыркой в затылочной кости.
Глупо, конечно, рискованно, но я уступил. Мы пошли по улице Эстадо, смотрели, как первые листовки, будто голуби, кувыркаются в небе; свернули за угол — люди начали поднимать листовки. Я успокоился — возле здания народу было совсем немного. Подошли ближе. Толстый сеньор в шляпе яростно ругался, проклиная этот город, прозванный Розой Ветров, и скорбно глядя на помятую крышу своего «шевроле». В руке он держал все ту же пресловутую гайку. Будто тепленькая водичка разлилась по моим жилам.
