— Что ему надо?
— Он хочет вас видеть. Это все. — Маркиз собрался было ответить, господин жестом остановил его. — И еще одна просьба, совсем особая: не отвечайте сразу. Обдумайте. Алехандро предвидел, что первой вашей реакцией будет отказ; потому-то я и пришел сюда. Объезжаю Южную Америку по своим делам и вот… Алехандро не хотел писать вам, не говоря уж о том, что вашего адреса у него нет.
— А вы кто такой? — Маркиз перестал ломаться.
— Я в некотором роде компаньон вашего отца. И адвокат тоже, хотя вообще-то почти не занимаюсь адвокатской практикой. И его друг, мы дружны всю жизнь.
— Какая муха его укусила? Мы уже много лет не имеем дипломатических сношений, как говорится. С чего это он вдруг вздумал соваться в мою жизнь?
— Рафаэль, прошу вас, ваш отец болен, достаточно тяжело болен. Глаукома на обоих глазах, и с сердцем не слишком благополучно. В прошлом году его оперировали в Испании, но лучше не стало. Давайте поговорим. Если надо — хоть весь вечер. Будьте же благоразумны. Ваши чувства благородны, но они затемняют ваш разум. Позвольте, я объясню кое-что.
Официант принес заказанное, разговор прервался. Фауно что-то кричал мне из-за своего столика, махал руками, но ничего нельзя было расслышать. Из музыкального автомата неслась полька «Боченочек». Господин неторопливо прихлебывал свое странное пойло, пристально глядел на Маркиза поверх бокала. Пойло походило на кровь.
Я чувствовал себя так, будто иду по узкой жердочке, а внизу подо мной — трясина. Какие же мы дураки с Маркизом! Один вид пожирает другой — таков закон звериной жизни… Маркиз налил себе пива, пена выползла на стол; по-моему, он сделал это нарочно. Мы с господином принялись вытирать лужу салфетками. А Маркиз, негодяй, даже не шевельнулся.
— Чтобы пена не вылезала, надо опустить в стакан палец, вот так. — Господин с улыбкой опустил в свой бокал кончик мизинца. — Все пьяницы это знают… Но позвольте, я расскажу о вашем отце. Алехандро человек твердый, хозяин жизни; он много трудился и победил — стал богатым, очень богатым…
— Говорят, только первый миллион достается ценой сделок с совестью, остальные можно добыть честно…
Господин сделал вид, будто не слышит.
— Вы никогда не думали, Рафаэль, что это значит: дед ваш был ловцом жемчуга, а отец стал тем, что он есть?
— И что он такое есть, что за зверь? — Маркиз вытер рот рукавом.
— Ладно, ладно, он, кроме всего прочего, глава телекомпании, самой крупной в стране, которая по-настоящему влияет на общественное мнение. Победителю всегда завидуют, но Алехандро уважают в самых разных кругах общества. Теперь единственное, чего ему недостает, — чтобы сын был снова с ним.
— Ах, так, значит, совсем вернуться, а не только навестить его. Он, бедненький, слепнет. До чего трогательно! А блудный сын покаялся и возвращается в его объятия. Умилительно, и вдобавок можно рассчитывать (вы приложили достаточно стараний, чтоб это до меня дошло), поскольку старик начинает уже сдавать, что недалек день, когда я стану единственным наследником… — Маркиз загасил окурок в моей чашке. Ноздри его раздувались.
— Не спешите, Рафаэль, не спешите. Проходят годы, страсти утихают. Разрешите, по крайней мере, показать вам фотографию отца. Сколько лет вы с ним не виделись? — Продолжая улыбаться, господин положил на стол карточку размером в почтовую открытку. Указательным пальцем пододвинул ее к Маркизу.
Маркиз вылил в стакан остатки пива, бутылку, будто нечаянно, поставил на фотографию. Я вытянул ее из-под бутылки, стал рассматривать. Интересно: форма головы такая же, как у Маркиза; усталый взгляд, чувственный рот. Наверно, зеленые глаза, тонкие губы и хрупкое сложение Маркиз унаследовал от матери. Отец был смуглый, с бычьей шеей. Из автомата лилось теперь рыдающее танго: «Моя куколка нежная, светловолосая…» Любопытная вещь — сочетание генов, непредсказуемая, чистая лотерея. «И та же любовь, и тот же дождь, и та же, та же безумная страсть».
И возвратил карточку, и господин спрятал ее в бумажник. Сделал знак официанту.
Или, может быть, хотите еще чего-нибудь? — Мы отрицательно покачали головами. — Хорошо, хорошо. Ну, послушайте же меня, Рафаэль… — Господин, кажется, не решался продолжать. — Мне известно все. Я знаю, что ваша мать…. — Он умолк, бросив на меня косой, неуверенный взгляд. — Все это больно, очень больно. Но подумайте и о нем. Его вторая жена умерла, детей у нее не было, я вам уже говорил, он одинок, болен, он хочет вас видеть, хочет быть с вами. Он отнюдь не покушается на вашу независимость…
«И та же, та же безумная страсть…»
— …С вашим литературным дарованием, на телевидении… Он просил передать также, что мог бы основать журнал, и вы бы руководили…
Ты согласишься, Маркиз? Неужто согласишься? Вот перед каким выбором поставили тебя, вот чем соблазняют! Что за подлость! Держись, Маркиз!
— …Случайно Алехандро узнал о дальнейшей судьбе нашей матери… — Господин снова тревожно покосился в мою сторону. — Он узнал, что она жила здесь, в Сантьяго, это было несколько лет тому назад. Она работала в «Салоне красоты»…
— В «Салоне красоты»? До чего забавно. Как эвфемизм совсем неплохо придумано. Только нет, нет! В «Качас Грандес» она работала официанткой. Посмотрите-ка, это нон там, совсем недалеко отсюда. Можете сходить туда пообедать, недорого обойдется. Только потом всю ночь рвать будет.
— Не знаю. Об этом я ничего не знаю. И не знаю, известны ли Алехандро такие подробности. Я думаю, он предпринял розыски потому, что хотел помочь ей, но следы затерялись. Полностью затерялись.
— Правильно, после землетрясения в Чильяне. Десять лет назад. Она была в то время уже совсем рухлядь. Старая проститутка. Расскажите-ка ему. А еще вот что: не исключено, что она спаслась от землетрясения и еще жива. Очень возможно, что она еще жива. Скажите ему так, пожалуйста.
— Нет, бога ради. — Господин, казалось, был искренно взволнован. — Не могу я ему сказать это…
— Значит, вы осуществляете лишь одностороннюю связь?
— Нет. Нет. Но сказать ему такое — ну просто не могу.
Я всего только выполняю поручение, я поступаю по-человечески, по справедливости. Повторяю: он будет ждать вас. В «Панамерикан» я оставлю на ваше имя билет на самолет с открытой датой. Прилетайте. Вы не пожалеете. Сделайте это не только ради него. Ради себя тоже. Ради вашего таланта, который пропадает зря, ради…
Лиловая жила вздулась на лбу Маркиза.
— Слушайте, господин, — он ударил ладонью по столу, — вы совершенно напрасно теряете время. Хотя, может, и нет. Может, вам это полезно: вы навсегда запомните, как один раз в жизни имели дело с невиданным существом. Из другого мира. Из мира, о существовании которого вы не имеете ни малейшего представления. — Маркиз говорил негромко, медленно, даже мягко. — Я был с вами вежлив, я выслушал вас; у вас хватило бестактности, не зная меня, явиться сюда с предложением столь же оскорбительным, как и бессмысленным. Хотя откуда же вам меня знать?
Вам, пришедшему из мира прожорливой посредственности да грошовых расчетов. Так вот, зарубите себе на носу: я не хочу пускать слюни, пусть лучше сгорит мое сердце. Алчность помогла моему отцу залечить душевные раны.
У меня другое утешение — презренье и ненависть. Вы упомянули о загубленном таланте. Что вы об этом знаете, черт побери? Что можете вы понять, если все ваше существование — одно лишь бездарное кривляние, жалкое подражание подлинной жизни. — Маркиз вскочил, отшвырнул стул. Посетители бара смотрели на нас из-за своих столиков. — И, простите, чуть не забыл, спасибо за пиво.
Сумасшедший дом! Натыкаясь на столики и стулья, кое-как пробрались мы к выходу.
— Чао, Фауно, в другой раз поговорим.
Я подумал, что господин идет за нами. Оглянулся: он сидел на прежнем месте и, кажется, все еще говорил — шевелил губами, словно жевал свои доводы.
Мы остановили такси.
— На край света, — сказал Маркиз, захлопывая дверцу.
Шофером оказалась женщина; волосы спрятаны под кепи с золотыми галунами.
