А сегодня Федор прошел мимо, низко опустив голову и ни с кем не поздоровавшись. Сразу поднялся по сходне на катер, спустился в трюм, где были устроены для рабочих пары. Лунин еще не вернулся. Надо было дождаться его. И Федор, забившись в свой угол, попытался забыться. Но где там! Горе охватило его всего и терзало немилосердно, душа криком кричала. Сколько времени так прошло, Федор не знал. Очнулся от чьих-то шагов по трапу, осторожных, мягких. Увидел спускающиеся по железной лесенке ноги в шерстяных чулках, в старенькой кожаной самодельной обутке. Кряхтя, одной рукою держась за стенку, а другой сжимая на весу узелок из платка, появилась мать.

- Сынок… А я ждала, ждала, тебя все нету… Мало ли, думаю… не разрешили или что…- Мать положила узелок на нары, начала развязывать концы платка.- И молочка ты не попил. Как же… Вот, принесла тебе… Пелагея сегодня хлеб пекла, я рассказала, так она тебе три ячневых хлебца прислала… горяченьких… На-ко, поешь, милый…

И тут только Федор заплакал, сначала тихо, потом зарыдал в полный голос - горе прорвалось, горе вытолкнуло из горла застрявший там мертвый узел, и Федора начало трясти, безжалостно трясти всем телом, его било, словно в лихорадке, и несвязные слова бились в нем, ища выхода:

- Мма-мма-а… Нну… што-о ж это… што-о-о.. За што-о… мма-ма… да как жи-ить-то тепе-ерь?.. Да где ж мы теперь… мма-ма… живем-то… госпо-ди… живое тело рвут… на ча-асти. Родных… вра-агами сде-елали… Да нужно ли так жи-ить… мма-ма! Да можно ли…

Каково матери смотреть было, как необъятное горе трепало загнанного в угол мужчину… ее сына… как горькими слезами полоскало его уже седобровое лицо… Мать села рядом с ним, узенькой сморщенной ладошкой поглаживала его колени:

- Поплачь, родненький… поплачь, сынок… полегчает…

Федор приходил в себя тяжело, медленно, трудно. Затих. Перестал вздрагивать.

- Иди, мама, домой. Я начальника дождусь. Поговорю с ним и приду. Ты не бойся, я молча не уеду. Зайду обязательно. Жди.

Мать взяла крынку с молоком и подала Федору. Он отпил несколько глотков. Пожевал хлебца. Остальное отдал обратно:

- Заверни, мать. И домой унеси. Я больше не хочу. Кормят нас здесь, ты не думай. Мы дело делаем, нас и кормят. А это себе оставь.

Он проводил мать на берег, поддерживая за локоть. А сам тут же вернулся назад и спустился вниз. Лунин пришел примерно через полчаса. Федор продумал все и сразу обратился к нему:

- Олег Петрович, разрешите с просьбой к вам?

- Конечно, Туланов, пожалуйста,- ответил главный геолог. В голосе его слышались даже нотки участия. Что-то, поди, успел прознать. Не зря в сельсовете столько пробыл.

- Олег Петрович. Мать моя, оказывается, голодует здесь… Богом прошу: дайте что-нибудь… хоть бы и в долг. Из пайка моего, что ли… сухарей там, крупы… Она дерево ест… пихту. А я и половиной пайка обойдусь, вот истинный бог - обойдусь, Олег Петрович, не откажите! И я вас не подведу, за двоих буду…

- Туланов, идем вместе, я скажу завхозу… Да, ты еще уток возьми, которых подстрелил, отдай матери. Возьми-возьми.

Федор отнес матери две утки, ржаных сухарей, пшеничной крупы, вермишель… Всего понемногу.

Из деревни выехали около полудня.

Более двух месяцев ходил Лунин со своим отрядом по лесам и речкам верхней Ижмы. Первые три недели жили в устье Чимъеля, натянув палатки на берегу Ижмы. Федор показал место: из-под кочек просачивалась и тянулось, по болоту, собираясь в заводи, тонкая жирная пленка черной нефти. Лунин и Мамедов два дня крутились вокруг этого места и твердо сказали: да, это, конечно, не простая грязь, это продукт углеводорода…

- Спасибо, Туланов,- похвалил Федора Лунин.- сильно радоваться, конечно, рановато, но если найдем здесь месторождение, возьмем и назовем твоим именем: тулановское…

Странно было это слышать Федору в нынешнем его положении.

Несколько дней ходили вдоль берега реки. Особенно долго колупали своими остроконечными молотками возле высокой белой скалы, поднимающейся прямо из воды метров на пятнадцать. Затем в двух местах приказали вырыть глубокие длинные ямы. И всё записывали, записывали в свои тетради. Потом Лунин спросил, можно ли в те места, которые ешё хочет показать, Федор,- можно ли туда проехать на лошадях. С вьюками.

- Можно,- сказал Федор, подумав. Тогда Лунин дал Мамедову бумагу и деньги и еще с одним рабочим послал в Изъядор: нанять лошадей на два месяца. Сначала Лунин предложил было Туланову поехать с мастером. Тебе, мол, там все знакомы… Но тот, к немалому его удивлению, отказался.

Федору, конечно, хотелось еще раз побывать в родной деревне, повидать мать, но боялся он встретить там ненавистного Зильгана. Рано было встречаться с Васькой, рано… Погодим пока, потом, попозже встретимся - так он решил.

Туланов посоветовал Мамедову обратиться сразу к председателю сельсовета, чтоб тот выделил им из колхозных лошадей Серко. Если, конечно, жива еще эта лошадь. Серко приучен к лесу, сам Федор его приучил. С Серко они не пропадут, надежный конь.

Вернулись Мамедов с рабочим на следующий день. Один гнал лодку вдоль берега, а другой - верхом на Серко. Федор сразу узнал коня.

Стараясь сдержать рвавшееся из груди сердце, он подошел, погладил Серко по шее. Тот повернул голову, пошевелил ноздрями, потом вдруг всхрапнул, прижал уши и мордой ткнул Федора в грудь. «Признал…» Федор угостил Серко сухариком.

Так они теперь вдвоем и ходили. На Серко навешивали тяжелые тюки: палатки, запасы провизии, кое-какой геологический инструмент; лошадь исправно несла свою службу. Побывали на Сухом болоте. И в верховьях Нибели. Натоптались.

Обратно Лунин собрался уже в конце июля. До Изъядора его проводили на лодке. Но еще до выезда, на одной возвышенности, верстах в двух от устья Чимъеля они с Мамедовым топором забили столбик. Одну сторону его обтесали и чернильным карандашом вывели:

«Скважина № 1. Июль 1931 г.».

- Вот,- торжественно сказал Лунин,- здесь забурим самую первую. И пускай она будет счастливой.

Постояли на месте будущей скважины. Лунин наметил, что делать остающимся до приезда буровой бригады. Здесь, на месте скважины, снять лес вокруг на сто метров, чтоб поставить вышку и обустроиться. Весь подходящий лес собрать для строительства.

- Вас сюда послали, думаю, не на один год,- добавил Лунин.- Будем искать нефть, пока не найдем. Не ждите, времени не теряйте, начинайте строиться. Жилье человек на двадцать пять. Туланов, ты дома строил?

- Приходилось. Деревенские…

- А городские нам тут ни к чему. Вот, давай, будешь за десятника, и строитель, и конструктор, и прораб. А за старшего до приезда мастера остается Мамедов.

Начали обустраиваться. Буровая бригада, двадцать два человека, во главе с мастером Семиненко прибыла на двух больших плоскодонках в начале сентября. Вода к тому времени спала, как ей и полагается летом, и они от Дзолью подымались целый месяц. Федору не привыкать жить в лесных, походных условиях. Охотничья избушка, шалаш, а то и два зимних костра с ночевкой между ними - под открытым небом, в снегах… как тогда, когда подфартило ему взять рысь. Но тут не в удобствах дело, не в них. А в том, чего ради человек все это терпит. Лишает себя крыши, над головой, чистоты тела, нормальной еды, отдыха… Ради чего? Ради ближнего своего, которому от твоего долготерпения станет лучше, сытнее - да. Ради этого стоит терпеть. Ради себя только - ну, это спорно: иногда и ради себя можно, а иногда такою целью и пренебрежешь, невелика беда.

А тут, в «командировке» на буровой… Тут деваться некуда. Хочешь ты, не хочешь - тебя не спрашивает никто. Надо. И все. Все объяснения. И выбора нету. А коли выбора нет, то в таких случаях остается у человека одно спасение, одна самозащита: жить не думая, терпеть бесслезно, работать - и глушить себя этой самой работой так, словно и нету ничего на земле иного…