Ты опять возмущался?

Ты опять восхищался?

Погляди холоднее

На людей и аллеи.

На торговца-уродца,

На цвета винограда,

На канаву, где льется

Солнце, грязь и прохлада.

Понемногу истрачен

День приятно ненужный,

И как будто прозрачен

Вечер тускло-жемчужный.

Это вспомнится позже?

Запад чуть серебрится.

… С этим отблеском тоже

Мне придется проститься.

Да, траурная колесница

Иль в этом роде. Вот, опять

Кольнуло в сердце. Помолиться,

Приободриться, помечтать

О том, что там (ты веришь?) будет

Эдем, блаженство, торжество…

Скажи, там ничего не будет?

Совсем не будет ничего?

Ни работы,

Ни заботы –

Ни тоски, ни суеты:

Только лилии долины,

Только горные вершины,

Только птицы и цветы.

Хорошо бы стать закатом,

Летним небом розоватым –

Вот о чем мои мечты:

Знаю, каждый бы охотно

Жил прозрачно-беззаботно,

Жил сияюще-легко,

Так заоблачно-свободно,

Так небесно-широко.

Палочка мерно взлетает:

Музыка, стройно звени!

Нотные знаки не знают,

Что означают они.

В линиях нотной страницы

Ты, и другие, и я.

Только – недолго продлится

Нежная нота твоя.

В срок прозвучала в концерте –

И обрывается нить.

Замысла жизни и смерти

Нам не дано изменить.

… Или бессмысленно в мире

Всё – и впустую трезвон?..

Так в опустелой квартире

Ночью звонит телефон.

Голод в Индии, голод в Китае,

То, что в нашей России.

Я спокойно газету читаю,

Я смеюсь без усилий.

Чем-то страшным, тюремно-больничным

Пахнет, друг, мирозданье.

Что же делать, раз так безразличны

Богу наши страданья.

… Или небо вечернее, цвета

Бирюзы, сквозь березы –

Это все же обрывок ответа

На молитвы и слезы?

Терновник веткой суховатою

Под знойным ветром чуть качает.

Мне тень колюче-узловатая

Другую тень напоминает.

Мне чудятся снега в сиянии

Полярной ночи, в лунном свете.

Как будто слышно дребезжание

Колючей проволоки… Ветер…

Ночь навсегда, ночь не кончается,

И тень от проволоки длинной

Колючей веткою качается

Под ветром на земле пустынной.

О Воркуте, о Венгрии (— о чем?)

О Дахау и Хирошиме…

Да, надо бы – как огненным мечом,

Стихами грозными, большими.

Ты думаешь о рифмах – пустяках,

Ты душу изливаешь – вкратце,

Но на двадцатый век тебе в стихах

Не удаётся отозваться.

И если отзовешься – лишний труд:

He будет отзвука на отзвук.

Стихи, стихи – их даже не прочтут.

Так пар уходит в зимний воздух.

И все-таки – хотя десятком строк,

Словами нужными, живыми…

Ты помнишь, есть у Пушкина «Пророк»:

О шестикрылом серафиме.

Был веселый, живой соловей,

А теперь – заводного мертвей.

Впрочем, нет, чуть живей: от червей.

Он лежит и гниёт, как навоз,

Под кустом отцветающих роз,

И роса на кусте – вроде слез.

Слезы скоро просушит мороз.

В том, что вечного нет ничего,

Тоже нового нет ничего.

Каждый сгниёт (и гниеньем очистится)…

Тем и закончится злая бессмыслица –

Хлопоты, горести, почести, прибыли,

Крик перед смертью, что денежки стибрили.

Вот вам гармония, вот Провидение:

«Смерть несомненна» (чего несомненнее).

Странно, что все же могу утешаться я,

Глядя, как вновь зацветает акация,

Глядя, как бабочка треплется, мечется –

Тоже, пожалуй, сестра человечества.

Так отвратительно-неотвратимо.

Иссохнет, исхудает, истончится

Твое лицо (и кто придет проститься?) –

И маленькою, бедною струёю

Растает в небе дым неудержимый,

Далекий дым, который был тобою.

Пускай дорога пролегает небом,

Как зимним садом или полем вьюжным,

И мертвый сон кружится легким снегом.

Пускай бы там тебе порой казалось,

Что память о стихах твоих – осталась,

Что ты кому-то стал своим и нужным,

Что ты кому-то стал вином и хлебом.

Пускай живет игра воображенья –

Сквозь темноту, сквозь вечное забвенье.