Видимо, напрасны обращения –

Обвинения, благодарения, –

Ясно, что не отвечает небо.

Все-таки – посмотришь ранним вечером:

Светится голубоватым глетчером.

(Знаю сам, что холодно и немо.)

Видимо, и нет престола Божия:

Только небо, на покой похожее,

Серебрится, бледно золотится.

Это просто метеорология.

(Отчего заговорил о Боге я?)

Вечереет. Кажется, зарница.

Бывает, светится море

Сквозь тени осенней рощи.

Бывает, сквозь летний дождик

Проступит ясное небо.

И кажется вдруг, что в мире –

Следы чего-то другого

(Вот так в шевеленье листьев

Невидимый виден ветер).

Как будто сквозь близкий шелест

Ты слышишь далекий голос –

Как будто сквозь дали неба

Так близко далекий голос.

Я знаю – не все ненужно,

Не все напрасно.

И небо не зря жемчужно,

Светло, прекрасно.

Ну да, оно станет темным,

Но и в тумане

Мы свет безоблачный вспомним,

Виденный нами.

Что делать, что в нашей власти

Так мало жизни.

Как рыбку, быстрое счастье

В ладонях стисни.

Мелькнет, как в небе синица,

Рыбка-принцесса.

Но долго счастье хранится

В памяти сердца

Я тоже не верю в бессмертие.

Я помню один только день.

В саду городском, на концерте…

Так пошло, так нежно: сирень

И пение нежно-вульгарное

О том, что неверен был «он».

Я слушал грустя, благодарно,

Рассеян, взволнован, влюблен.

Банально-прелестное пение,

Один лимонад на двоих,

Бессмертная ветка сирени,

Увядшая в пальцах твоих…

Казалось, глинистая дорога

К началу радуги подошла.

Сияла в тине, как луч, коряга,

И даже туча была светла.

И в луже сказочно изумрудной

Жук золотился, будто янтарь.

Породой редкой и благородной

У ржавых рельсов лежала гарь.

Природа бедная, хорошея,

Полуденный свет вбирала ты.

Как бы поэзии подражая,

Преображал он твои черты.

Сады, цикады, цыгане,

Фонтан, цветами поросший.

Наградой поздней – сиянье

Над нашей житейской ношей.

Наградой – дыханье юга

(За наше с тобой терпенье),

Сиянье позднего чуда

В июльское воскресенье.

Здесь воздух тронут румянцем,

Почти неземная краска,

И тусклым диссонансом

Твоя угрюмость и астма

В душистой музыке света,

В огне, прилившем к лазури

(Почти в раю Магомета,

Среди розоватых гурий).

Лиловеют поганки,

Серебрится ракита,

В длинном столбике света

Золотятся пылинки.

Сок зеленой травинки

Вяжет горечью нёбо.

Золотисты оттенки

Там, где сине полнеба.

Оцарапал коленки

Чей-то мальчик горбатый:

Смугло рдеют кровинки

В тёплом столбике света.

И от южного ветра

Как бы в дымчатом блеске

Золотистые краски

Нежной Божьей палитры.

Увядает над миром огромная роза сиянья,

Осыпается небо закатными листьями в море,

И стоит мировая душа, вся душа мирозданья,

Одинокой сосной на холодном пустом косогоре.

Вот и ночь подплывает к пустынному берегу мира.

Ковылём и полынью колышется смутное небо.

О, закрой поскорее алмазной и синей порфирой

Этот дымный овраг, этот голый надломленный стебель!

Или – руки раскинь, как распятье, над темным обрывом.

Потемнели поля, ледяные, пустые скрижали.

Мировая душа, я ведь слышу, хоть ты молчалива:

Прижимается к сердцу огромное сердце печали.

Снегом, солнцем и сном.

Далеким именем счастья.

Той оснеженной сосной.

Лунным лесом во сне.

Далекой свежестью ветра.

Сладостным именем: лань.

Смутным сумраком сна.

Холодной мглой ледохода.

Мартовским именем: ночь.

Тусклым утром во сне.

Летучим именем чайки.

Розовым знаком зари.