Мне кажется, разумно разделить все проступки ребенка на две группы: опасные для жизни и здоровья и неопасные. К первым — готовить, со вторыми — мириться. Я хорошо запомнила совет, данный мне как-то моими же детьми. Я работала в кухне (мой кабинет!), а они играли в комнате, и что-то уж очень дружно и тихо. Пошла посмотреть — а там! Они установили диванные подушки вокруг стола, сверху все закрыли одеялами, а из постельного белья сделали под столом спальню, и там же на полу чашки, и в них какое-то крошево из хлеба и бог знает чего — дворец, одним словом! «Безобразие!» — набрала я воздуху в легкие, но дочка не дала мне продолжить: «Мама, пойди, пожалуйста, еще поработай на кухне, мы так хорошо играем!»

Они сами знают, что вообще-то чашкам на полу не место, и стараются поосторожней. Жалко, если разобьют, что и говорить, но ведь не конец же света. Им тоже будет и жалко, и стыдно, что маму расстроили, они в другой раз осторожнее будут, а посуда бьется к счастью.

Дети так хотят быть хорошими! Давайте заметим это желание, поддержим его. «Я не люблю мыть посуду, потому что я один раз мыла и разбила сразу три тарелки», — пишет девочка. Она не пишет, что ее наказали, — дети многое прощают нам. Взрослые говорят: «Ребенок все быстро забывает, детское горе непродолжительно». Это совсем не так, вот помнит же девочка свою вину, а про наказание «забыла», простила, другими словами. Но если мы хотим чему-то научить (а мы хотим!), надо смириться с неизбежными черепками.

«Отойди, не мешай» никогда не было методом обучения. Еще даже не подростки, ребята уже поняли, что от них требуется в первую очередь: «Не нервировать маму и папу» (честное слово, так и написано, только с грамматическими ошибками).

Все, чем будет человек жить всю жизнь, как в зернышке, заложено уже сейчас в этих ребятишках. Не научатся трудиться в детстве — не будут любить свою работу потом. Десять лет — это мало, но и много: целых десять. И страшновато читать: «Мне доверяют самостоятельно гулять и покупать себе мороженое». Мои ребята остаются одни часто и, надо сказать, уже умеют и ужин сготовить, и посуду помыть, но я, конечно, все равно нервничаю: как они там? Звоню и спрашиваю: «Как дела? Шкода? Скандал?» И обычно весело отвечают: «Ни шкоды, ни скандала». Но иногда так: «Небольшая шкода, мамочка, но мы сейчас уберем». И убирают, я и не спрашиваю, что у них там было. Не стараюсь «ловить» их на мелких проступках — всегда по возможности звоню: «Через полчаса я буду дома, чтоб свинарника не было». Прихожу — они улыбаются: «Вот мы какие умные!» — и я улыбаюсь: «Вот ведь и я молодец!» А ведь не позвони я заранее, вошла бы — и с порога стала бы их ругать: то не так, это не так, почему сапоги на столе? И они не радовались бы мне, а думали: «Вот пришла и все испортила». Нам кажется, что игра — вещь несерьезная, что бы там ни толковали ученые: я работаю, а они — играют. Ну так есть смысл сделать их игру работой. Нам в магазин скучно ходить — а им в новинку, только дайте им возможность инициативы: «Купи что-нибудь к ужину». Нам готовить скучно — а им развлечение: тут тебе и газ, и кастрюля. Сгорела каша — ничего, съедим! А от моей носы бы воротили. А как интересно пирог испечь по рецепту из книжки! Он, правда, не очень пропечен и слегка подгорел — что за беда! Зато накрыт моей лучшей салфеткой, лежит на парадном блюде, совсем как мой праздничный торт. Все сидят и едят, и кошка рядом бегает, путается в Асином платьице — картинка с выставки. Посмеюсь над кошкой (в цирке-то все смеемся, почему же дома как будто теряем чувство юмора?), похвалю пирог (не обязательно ужин — это надоевшая молочная вермишель). Труд или игра? Они и при мне могли это организовать (и кошку тоже!), так и конфликта нет. Сын подходит ко мне и говорит: «Мама, давай сделаем химический опыт!» — «Давай, а какой?» — «Теоретически, — говорит он, — если в пакет из-под молока налить воды и поставить на огонь, он не загорится. «Проверим?» — «Проверим, — говорю я, — практически это сомнительно». Наливаем, зажигаем, ставим, горит, дымит, воняет, тушим, выбрасываем. Явная победа практики над теорией.

Ребенок — всегда беспокойство, всегда какие-то осложнения, непредсказуемые поступки. Портит, ломает — все в порядке, исследование мира продолжается. Улыбнитесь ему и покажите, как надо было сделать, чтобы вещь не сломалась. Хотите, чтоб ничего не портил в ваше отсутствие? Дайте ему поручение: «Помой, сынок, посуду!» Раньше, когда дети были меньше, я не могла смотреть, как они это делают: так медленно, так неловко держат тарелку. И я всегда давала им это задание, когда шла в магазин: худо-бедно, приду — а посуда вымыта. Думаю, что и вашему мужчине 40 минут хватит. Плохо вымоет? Не вздумайте перемывать, а вот когда поставите в них еду, скажите, что надо посильнее тереть тарелки тряпкой. Он запомнит. Он научится.

Ответственность — вот еще что я хотела бы воспитать в детях. Иногда говорят: «А вдруг ваш сын захочет уйти гулять и бросит малолетнюю сестренку?» Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

Сын приходит из школы и с порога спрашивает: «Ну, какая сегодня будет домашняя производственная необходимость: идти в магазин или сидеть с Аськой?» Я считаю, что от меня зависит счастье его жены и детей: не будет помогать матери, вряд ли поможет и жене, когда вырастет.

Специально я с детьми занимаюсь мало, а между делом — постоянно. Сын помогает мне стирать и рассказывает, какую статью он прочел.

Ребенок ходит сначала в недельный сад, потом на продленку, летом ездит в лагерь, и вдруг, когда ему пятнадцать-шестнадцать лет, родители спохватываются: «Почему он какой-то чужой? О чем он думает? Чего хочет?» И начинают искать виноватых: школа, улица… Если у меня ничего не получится, если дети (страшно подумать) вырастут плохими — виновата я.

Буквы выучить нетрудно, в конце концов все выучивают. Дети пойдут в школу. Так хочется, чтоб они учились хорошо. Родители и воспитатели развивают у них эстетический вкус, фантазию, музыкальность, пространственное мышление — все это тоже хорошо. Но считает ли ваш восьмилетний сын себя мужчиной в семье? (Помните: «Два человека всего мужиков-то: отец мой да я…»?) Долго ли приходится упрашивать семилетнюю дочь сходить за хлебом? Ах, она сама еще не ходила? Так пошлите ее сегодня. Заодно и считать научится.

Грустное и веселое, поверхностное и вечное, игра и реальность перемешаны в наших детях так же, как и в «больших», как они нас называют. Прагматики и мечтатели, они хотят научиться «пришивать пуговицы» и «исполнять все-все» мамины желания, «преодолеть лень» и, конечно же, полететь в космос. Так пишет, может быть, завтрашняя портниха, может быть, бухгалтер, а может, и вправду космонавтка: «Я не люблю делать дело — спать и в первую очередь хочу полететь в космос».

Сейчас модно все подсчитывать точно, и однажды в газетной публикации я обнаружила поразительные цифры. Кто-то из женщин подсчитал, что на воспитание ребенка мама тратит в неделю около 16 часов. «Как мало!» — сетует расстроенная читательница. Я педагог, и я знаю, что для учителя-предметника 16 часов в неделю — громадное количество. Собственно говоря, такого и предмета-то нет, ч'тоб его изучали в школе в течение 10 лет по 16 часов еженедельно. И в общем, школа выучивает и алгебре, и истории, и литературе, и еще много чему. Казалось бы, семье гораздо легче: времени больше, задачи проще, да и ребенок один на двоих, а то и троих, и четверых воспитателей. Да каких! Родных, близких, кровных, живущих этим единственным ребенком! А результаты — всякие: есть получше, есть похуже, рядом с великолепными уживаются и совсем плохие. И я слышала, как женщины боязливо рассуждали: «Родишь, а потом вырастет негодяем. Нет, уж лучше не буду». Иными словами, многие уверены, что результат воспитания непредсказуем, что принцип любого ремесла (намеренно говорю не о творчестве, а о повседневной работе) «сделаешь то — получишь это» — этот принцип в воспитании не действует.