Много раз видела такую картинку на улице и всегда потом до вечера чувствовала какую-то тяжесть на сердце, словно я сделала что-то плохое.

Мама с сумкой, держа за руку малыша лет 2, переходит улицу. Они идут по пешеходному переходу, при зеленом свете и смотрят сперва налево, а потом — направо. Вот они подходят к противоположному тротуару, и я уже знаю, что сейчас малыш споткнется, а она дернет его за руку вверх, чтоб он не упал. Некоторые мамы продолжают путь, вообще никак не реагируя на происшедшее микрособытие, а некоторые проводят воспитательную беседу. Ее варианты: «Смотри под ноги», «Поднимай ноги», «Быстрей». Спешка? Не надо оправдываться. Если бы мама чуть замедлила шаг и чуть помогла маленькому взобраться на высокий для него краешек, то переход улицы произошел бы быстрее. Не времени не хватает — сердца.

Вот входят первоклассники в День знаний в школу, такие нарядные, такие чистенькие. И вот мама напутствует сына: «Чтоб вернулся домой вовремя и чистый. Ты понял? Вовремя и чистый. Иначе будешь наказан». Вот первоклашки отзанимались свой первый учебный день, вся в белых оборках и бантах девочка счастливо протягивает руки со школьного крылечка: «Мама!», бежит по ступенькам и, оступившись, с размаху падает лицом вниз. «Ну как поросенок!» — возмущается мама, обеспокоенная испачканным фартуком.

В последнее время часто появляются статьи, где говорится об интересном опыте общения родителей с детьми, они устраивают совместные походы, ставят спектакли и т. д. И у многих, мне кажется, возникает ощущение, что родители — нечто среднее между массовиком-затейником и пионервожатым, что воспитывать — это проводить мероприятия со своим ребенком, а значит, для этого нужно какое-то отдельное время, как для стирки и хождения в магазин. Между тем воспитание в семье — нечто принципиально отличное от воспитания в школе, в пионерском лагере и проч. Это таинственное воспитание — тот воздух, которым мы дышим дома, невидимый, но от этого не ставший несуществующим. «Мне важен не ты, а я и мой труд, вложенный в твое обслуживание» — вот что предельно понятно объяснили мамы того мальчика и той девочки своим детям в единственный и неповторимый миг их ребячьей жизни. Урок запомнится, и не вернется ли он бумерангом к старенькой маме, своим существованием нарушающей сверкающую красоту англо-шведско-немецко-греческого интерьера? Учитель, не знающий французского, к примеру, языка, не может и обучать этому предмету. Если мы не умеем чувствовать боль и радость своего ребенка, то мы можем научить его аккуратности и бережливости, скрытности и трусости, только не способности сопереживать другому человеку. Все хотят хорошего своим детям, и все учат хорошему. Но «что такое xoрошо» и «что такое плохо» понимается по-разному в том смысле, что часто за сиюминутным «хорошо» мы не видим завтрашнего, а то и послезавтрашнего «плохо». Пусть не поймут меня так, что я против аккуратности. Я — «за»! Если мама привела сына записывать в школу, а у него колготки с огромной дыркой на коленке, то маме следовало эту дырку зашить, прежде чем выводить ребенка из дома. Но если он пришел из школы в порванных на разбитой коленке колготах, не надо горевать о тряпке, спросите, не больно ли ему.

Ребенок живет рядом с нами, той же жизнью, что и мы, а мы все считаем, что дитя — существительное среднего рода, что оно, дитя, только на подступах к настоящей жизни, той, которой живем мы. А вообще-то мы современники со своими детьми, и мир нас окружает пока общий. Чем раньше мы поймем это и примем как руководство к действию, тем лучше для них и для нас, тем легче пройдет их отрочество, юность — мучительное и счастливое время открытий и разочарований.

Женщина бежит с работы в садик за малышом, а потом тянет его за ручку в магазин за продуктами. Маленький человек семенит ножками и что-то несвязно пытается сказать, чем-то поделиться. «Закрой рот, простудишься», — раздраженно реагирует мама. Я понимаю, ей некогда, она устала, а еще куча дел до вечера, но это ее товарищ идет рядом. Он ждал ее, целый день он жил без нее! Столько всего произошло, а язык такой неповоротливый, а слов так много, и они так мало выражают! Понимаем же мы муки поиска нужного слова у Пушкина, у Льва Толстого, а ведь этот замотанный в платок поверх шапки человек дороже нам, чем все гении на свете, вместе взятые. Он выучится не открывать рот на холоде, он потом и в комнате, не разжимая губ, пройдет в свой угол и уткнется в книжку. Сын-пятиклассник пошел на минутку к товарищу и пропал, час нет, два нет, уже темно на улице, и уроки не сделаны. Наконец-то звонок, открываю дверь с готовыми упреками на устах — глаза сияют, ни тени раскаяния: «Мама, мама, я придумал такого невиданного зверя, он называется Ахтикакой и может по своему желанию превращаться во что угодно, например, в темную плотную воздушную массу, из которой торчат ножки морского ежа, рожки улитки и хвостик бегемота!»

Я потом выговорю ему про уроки и что я волновалась, и он со мной, с моей точки зрения посмотрит на то время, что его не было дома. А сейчас моя работа — удивиться и обрадоваться рожкам и ножкам, как вчера моей работой было не только приготовление ужина на всю семью, но и внимательное, прочувствованное восприятие получасовой лекции о производстве селитры, которую прочел мне тот же человек, что вот сейчас так восторженно перечисляет достоинства Ахтикакого, — мой сын.

Изо дня в день мы видим своего ребенка. Как-то, обеспокоенная наступившей тишиной, я послала старшего сына посмотреть, что делает в соседней комнате маленькая сестренка. «Ничего — живет», — ответил он мне.

Иногда нам так мало нужно, чтобы понять: просто вспомнить себя. Я была поражена, когда моя институтская приятельница позвонила и с рыданием в голосе начала говорить о своей семнадцатилетней дочери: «Представляешь, она влюбилась, никого не видит, кроме своего Левы, а у него ни образования, ни положения, он в армию через месяц уходит!» Мне казалось — это было вчера: наша певунья-Галка выходит замуж за солдатика (тонкая шея в широком воротничке), а надо же: этот Валерик — начальник отдела, интересный мужчина, и зарплата, и образование, конечно, вот и дочь взрослая. «Да вспомни же!» — просила я ее. «Разве можно сравнивать!» — твердила она. Но ведь все-таки мы уже были детьми, можем себя вспомнить, а они взрослыми только будут, нам легче их понять, чем им нас. Помню, как раздражал меня дежурный вопрос мамы и папы о моих новых друзьях: «А кто его родители?» — «Ну при чем тут родители! Не знаю, не спрашивала!» — горячилась я. Яблочки хотят расти независимо от своих яблонек, и только спустя годы мы начинаем с благодарностью понимать: это во мне от мамы, это — от папы, а это — от бабушки. В те давние полудетские-полувзрослые времена я бы просто засмеялась, если бы мне сказали, какое огромное влияние оказала на меня моя бабушка-няня, неграмотная женщина, отнюдь не Арина Родионовна. А сейчас я ловлю себя на ее жестах, отношении ко многим и многим вещам, и чем дальше, тем больше.

… Иду по лестнице, а на ступеньках сидят двое мальчишек лет 11–12 и рассматривают марки, «Что вы здесь сидите, идите домой», — говорю я, а они: «Нам домой не велят, тесно, и ноги у нас грязные». Легче купить второй магнитофон, чем впустить в сверкающую чистотой квартиру мальчика, с ботинок которого на палас тут же натечет лужа, да и под носом мокро. «Где твой платок?» А он смущенно размажет грязь рукавом. «Какой невоспитанный, он дурно повлияет на моего!» — пугается мама. Даже если очень тесно (а сейчас почти у всех квартиры, при этом благоустроенные), даже если совсем непрезентабельный вид у парнишки — это товарищ вашего сына, это ваш гость. Из сейчас вырастет завтра, и не в радость станут вам чистота и пустота квартиры, из которой ушел неведомо куда ваш единственный сын.

Один мой корреспондент прислал на семи листах научный трактат, посвященный маленькой семейной сценке:

«Ребенок 6 лет пришел со двора голодный. Дело было вечером перед сном. Мать подала на стол еду. Ребенок съел свою порцию и попросил еще. Отец заметил ребенку: «Хватит кушать перед сном, а то будешь плохо спать». Но теща, которая сидела рядом, тут же возмутилась и зло бросила зятю: «Ты что, хочешь заработать дешевый авторитет? Мать хочет дать еще, а отец обязательно должен сделать против». Жена поддержала тещу (ей-то она, впрочем, не теща — мама! — И. С.), и к мужу: «А как ты наедаешься перед сном?»