И тут я увидела вулкан во всей его мощи. Мы шли на огонь мадам Пеле.

Чтобы скоротать время до экскурсии, Элеонора решила прогуляться по Мауна-Пеле. Понемногу она начинала ориентироваться здесь. К востоку от Гранд-Хале находились сады, пальмовая роща, один из трех теннисных центров и два поля для гольфа, каждое – на восемнадцать лунок. Одно из них имело пологий уклон на север, к побережью, другое – на юг. К западу расположились Приморский луг, еще несколько садов, водопады и лагуна, бар «На мели», пруд со скатами и четвертьмильный пляж-полумесяц. Следуя на юг вдоль него, можно было увидеть густой лес, приютивший большинство хале – в том числе и занятый Элеонорой домик. К северу от пляжа, за длинным скалистым мысом, выстроились рядками самоанские бунгало – шикарные коттеджи с верандами и бассейнами. С севера, востока и юга курорт ограждали поля ауа – многомильная бесплодная пустошь. Залив, песчаный пляж и пристань на северной стороне мыса были единственными точками доступа к морю: скалы на севере и юге препятствовали прямому проходу в Тихий океан.

Элеонора уже определила местонахождение участка с петроглифами – за фервеями южного поля для гольфа к берегу через подступы к лавовым полям вела беговая дорожка. Небольшой знак в начале тропы пояснял, что найденные здесь наскальные рисунки имеют коренное гавайское происхождение и находятся под строгой охраной дирекции «Мауна-Пеле». Другие знаки предупреждали бегунов, чтобы те оставались на тропе и возвращались в отель до наступления темноты, так как поля ауа опасны – изрешечены расщелинами скал и обрушившимися лавовыми трубами.

После беглого осмотра территории Элеонора вернулась к Гранд-Хале, имея еще двадцать минут до экскурсии в запасе. Пройдя мимо лифта, поднимающегося к веранде для наблюдения за китами, и нескольких модных ресторанов, закрытых днем, она взошла по широкой лестнице в атриум. Элеонора сразу поняла, что этот корпус сам по себе сходил за курорт – постояльцы могли остановиться в пределах этого единственного здания и вполне отчетливо почувствовать, что на их долю выпал экзотический отпуск. Внешний вид здания вводил в заблуждение: с имитацией соломенной крыши и широким навесом да с семью этажами террас, усаженных растениями в горшках, Хале вписывался в эстетику туземных хижин, но при взгляде из атриума и внутренних залов строение казалось весьма современным и до крайности элегантным. Построенный на склоне холма, Гранд-Хале являл только пять этажей тому, кто приближался к восточному портику. Войдя со стороны океана, как это сделала Элеонора, нужно было пройти мимо магазинов и ресторанов, чтобы попасть в бамбуковый лес и по тропинке через поросшие травой горки, мимо прудов с кои и садов висячих орхидей, перебраться на другую его сторону. «Колодезный» интерьер Гранд-Хале был открыт небу, и всякая внутренняя терраса вдавалась чуть дальше в лесистый атриум с виноградными лозами и цветущими растениями, свисающими из глиняных кашпо. Она подумала, что как-то так, должно быть, и выглядел Вавилон.

Вестибюль был на два этажа выше нижнего уровня, его выложенные плиткой полы сверкали, золотые Будды улыбались у входа, и все это было открыто пассатам, которые беспрепятственно дули от ступеней восточного входа до западной террасы над верандой для наблюдения за китами. Элеонора заметила нескольких работников отеля, осторожно передвигающихся по залитым солнцем коридорам, но главное впечатление создавали здесь пустота и тишина, нарушаемая лишь шумом прибоя да щебетанием птиц – что внутри, то и снаружи, ведь в атриуме и вестибюле стояло множество огромных клеток с какаду, турако и другими экзотическими птицами, охотно болтающими на своем чирикающем наречии.

Элеонора, некогда знавшаяся с профессиональным архитектором, могла оценить по достоинству дорогую фурнитуру, полированную латунь, блестящий кедр и отделанное по всем канонам колониального стиля красное дерево; темную лепнину вокруг окон и дивные узоры из мрамора, обрамлявшие проходы к лифтам; традиционные японские веранды. Все это смешение стилей, от постмодернизма к классицизму и обратно, каким-то чудом давало соразмерную и уместную, без капли кича, картину. Здесь не было «диснеевской агрессии по отношению к материалу» – во всяком случае, так наверняка сказал бы ее старый друг-архитектор.

Неожиданно для самой себя Элеонора подумала, что неплохо было бы ей отпустить волосы. Обычно она стриглась коротко – одна подруга из колледжа прозвала ее «нашей Амелией Эрхарт» за это, – но весной позволяла волосам отрасти, чтобы подстричь их во время летнего путешествия. Обычно в незнакомом городе она оставляла багаж в отеле и отправлялась на поиски женской парикмахерской – она до сих пор называла их про себя «салонами красоты», хотя тетя Бини еще в ее бытность пятилеткой смеялась над подобным названием. Там, выясняя, какая стрижка в этом сезоне считается самой модной, Элеонора очень быстро ломала языковой и культурный барьер и находила общий язык с женщинами. За время стрижки и сушки волос они успевали сообщить ей, где найти хорошие рестораны и магазины, что стоит посмотреть, и иногда сами показывали ей эти места. Она стриглась в Москве и Барселоне, Рейкьявике и Бангкоке, Киото и Сантьяго, Гаване и Стамбуле… Какой бы ужасной ни выходила по итогу стрижка, волосы отрастали, и осенью она приводила их в порядок перед выходом на работу. В то же время в стране, которую она посещала, ее часто принимали за местную жительницу – покупка одежды в магазинах, которые часто посещали женщины, с которыми она встречалась в салонах красоты, обычно была вторым пунктом в ее повестке дня, – и это также помогало разрушить барьеры.

Теперь Элеоноре стало интересно, где женщины, работавшие в Мауна-Пеле, делали прически. Не здесь, конечно, – салон красоты курорта вполне мог находиться и в Беверли-Хиллз. Элеонора знала, что сотрудников переправляют автобусными рейсами, тянущимися на много миль за пределы побережья Коны; некоторых – хоть бы и напрямую из Хило.

Она взглянула на часы. Подходило время экскурсии. В ежедневном расписании было указано, что собираться можно только у статуй Будды в главном вестибюле, но Элеонора не увидела, чтобы кто-то еще ждал. Будды, казалось, были сделаны из позолоченной бронзы и, при ближайшем рассмотрении, оказались даже и не Буддами. Элеонора провела немало времени, путешествуя по Тихоокеанскому региону, чтобы опознать коленопреклоненных «адептов буддизма», чьи ладони сложены вместе в молитве, худые тела скрыты под тогами из позолоченной бронзы, а штамп отливки наверняка указывал на Камбоджу или Таиланд.

– Таиланд, – произнес приятный голос у нее за спиной. – Конец восемнадцатого века.

Элеонора обернулась и увидела мужчину примерно ее роста – может, на несколько лет старше, хотя на его лице не было морщин, как часто бывает у азиатов и полинезийцев в летах. Его волосы были коротко подстрижены, но в них все еще виднелась копна кудрей, слегка тронутых сединой. Глаза за круглыми стеклами очков казались большими и на диво выразительными. Незнакомец был чисто выбрит и цветом кожи походил на дорогое дерево, использованное во внутренней отделке Гранд-Хале. На нем была свободная рубашка из тисненого темно-синего шелка, льняные брюки и сандалии.

– Доктор Куали? – уточнила Элеонора, протягивая руку.

Его рукопожатие оказалось весьма приятным.

– Пол Куали, – сказал он тем же сочным баритоном, который заставил ее обернуться. – А вы, кажется, вся моя группа на сегодня. Могу я спросить, как вас зовут?

– Элеонора Перри, – представилась она.

– Рад познакомиться с вами, мисс Перри.

– Ну, раз уж я вся ваша группа, то можно и просто Элеонора, – сказала она, поворачиваясь назад к скульптуре и глядя на ее близнеца, стоящего на коленях напротив входа. – Чудесные послушники.

Пол Куали смерил ее заинтересованным взглядом:

– Ничего себе! Вы заметили небольшие различия в их внешности, да?

Элеонора отступила от фигур на шажок.

– Да, и теперь вижу еще больше. Их носы немного отличаются… да и одеяния – тоже. У обоих длинные мочки ушей, что указывает на королевское происхождение…