Отдохнув, мы галопом доскакали до гигантской равнины, выстланной гладкой лавой – пахоехо, так ее здесь называют, – простирающейся почти до горизонта. Одного вида этой зловещей черной проплешины на лике земли хватило бы боязливому путнику, чтобы отвернуть назад, если бы не обильные заросли папоротника и трав, смягчавшие бесплодие этой черной пустыни. По мере того как мы поднимались выше, а Тихий океан далеко внизу и позади нас сверкал в лучах теплого послеполуденного солнца, я подмечала знакомые рода папоротников один за другим, среди прочего прекрасный Microlepia tenuifolia, встречаемый практически повсеместно Sadleria, густорастущий Gleichenia Hawaiiensis и миниатюрный Metrosideros polymorpha, примечательный своими алыми цветками.

Увы, человеческие особи не могли похвастаться таким красочным разнообразием. Тропа на лавовом поле стала шире, и наша маленькая группа разбилась на пары. Во главе шествия оказались Хананаи и мистер Клеменс, следом ехали Макгуайр и угрюмый Смит, тяжело переживающий временную разлуку с нежно любимым братом; в хвосте плелись я и преподобный Хаймарк. Он не очень уютно чувствовал себя в седле, но и его субтильный конек был явно не в восторге от веса почтенного служителя церкви. Недовольство друг другом и сделало этих двоих замыкающими.

Мистер Вендт предупреждал нас, что дорога будет нелегкой – больше тридцати миль по лавовым полям, на высоте более четырех тысяч футов, но я оказалась не готова к тому изнеможению, накатившему на меня, когда мы достигли того, что Хананаи назвал «домом отдыха». Слова рождали заманчивые образы удобных кресел и горячего чая, но все свелось к соломенной хижине обветшалой наружности. Впрочем, мы были рады и этому, так как пошел дождь, совершенно промочивший мою шляпку.

Хананаи явно волновался, что мы не успеем достичь места назначения до прихода темноты, поэтому он привязал скакуна и подошел к каждому из нас, чтобы убедиться, что на нас надеты шпоры – эти тяжелые мексиканские орудия пыток. Отвечая на вопрос мистера Клеменса, он признался, что нам предстоит тяжелая переправа – пять часов без отдыха и воды по пути, если не больше того.

Я попала в отстающие почти сразу после ухода из «дома отдыха» – до того сильно устали мои бедные конечности от непривычного расположения верхом на массивном коне. У меня едва хватало сил пришпоривать уставшее животное. Повернув голову в сторону единожды, я окатила себе руки и шею скакуна холодным душем – на полях шляпы успело собраться порядочно воды.

Подняв взгляд, я изумилась тому, что рядом со мной едет мистер Клеменс. Изрядно рассерженная таким проявлением жалости – если то была жалость, – я пришпорила Лео, но упрямый корреспондент не отставал. Он курил очередную из своих отвратных сигар, чей горящий кончик с грехом пополам спасали от дождя огромные поля сомбреро. Почти с завистью я заметила на нем вощеную накидку длиной до щиколоток, которая, вероятно, чересчур теплая для этого климата сама по себе, должна была сейчас хорошо защищать от дождя. Мои же юбки и бриджи для верховой езды насквозь промокли и весили, казалось, сотню фунтов.

– Прекрасный пейзаж, не правда ли? – заметил бывший штурман.

Я как можно хладнокровнее согласилась.

– Очень мило со стороны туземцев так надушить для нас воздух. И устроить эту иллюминацию.

– Иллюминацию? Здесь же нет прожекторов…

Мистер Клеменс кивнул нам за спину, и впервые за последние часы я повернулась в седле лицом на восток. Здесь, на этом черном, как лава, склоне, шел дождь – но далеко в море низкое солнце ослепительно сверкало золотом и белизной. Облака отбрасывали свои тени на море, но тени эти убегали прочь, будто испуганные животные, ища спасения от ярчайшего сияния. Слева от нас, где вечерний свет падал в долину между вулканом Мауна-Ки и нашей целью, Мауна-Лоа, солнечные лучи пробивались сквозь облака столпами почти что горизонтальной направленности – насыщенно-золотые, с виду почти материальные, – освещая кроны джунглей настолько зеленых, что почти что фантасмагорических, ибо не могло быть в подлунном мире до того насыщенной зелени.

– Тут впору задуматься, почему язычники, созерцая это каждый день, не обратили себя в христианство до того, как первый миссионер ступил на этот остров, а? – Мистер Клеменс ухмыльнулся. Он восседал на коне с гордостью бывалого наездника, дождевая вода ручьями текла с его сомбреро.

Я села прямо, сжав поводья левой рукой, делая вид, что скакун под моим контролем.

– Вы не друг здешней церкви, не так ли, мистер Клеменс?

Мой незваный спутник какое-то время молча пыхал сигарой, словно задумавшись.

– А что это за церковь, мисс Стюарт?

– Христианская церковь, мистер Клеменс. – Я устала, промокла и не была настроена обсуждать тему, которой хватило бы на поездку от Миссури до Калифорнии.

– И какую же из христианских церквей вы имеете в виду? Даже здесь, на Гавайях, у язычников есть из чего выбирать.

– Вы прекрасно понимаете, о чем я, мистер Клеменс, – ответила я. – Ваши желчные ремарки демонстрируют презрение к усилиям этих отважных миссионеров. И презрение к вере, которая отправила их так далеко от их мирных домов.

Мгновение помолчав, мистер Клеменс кивнул и рукой приподнял край шляпы, сливая скопившуюся воду.

– Знал я одну миссионерку, посланную сюда, на Сандвичевы острова. С ней случилась ужасная беда. Вернее, я знал не ее, а ее сестру. Удивительно щедрая женщина, могла дать все, о чем попросишь… ежели этим располагала… и даже – с удовольствием! – Клеменс как будто погрузился в счастливые воспоминания, так что через некоторое время, устав слушать лишь хлещущий ветер да цокот копыт, я напомнила о себе вопросом:

– Ну, и что же она?..

Мистер Клеменс шевельнул усами и пустил облако сигарного дыма в мою сторону.

– Кто – она?

– Миссионерка, – сердито напомнила я. – Сестра вашей знакомой, приехавшая сюда.

– А-а! Ее съели.

– Прошу прощения? – изумилась я. Ответ, признаться, застиг меня врасплох.

– Съели ее, – повторил корреспондент сквозь зубы, в которых была зажата сигара.

– Туземцы? – спросила я в ужасе. – Гавайцы?

На этот раз мистер Клеменс бросил в мою сторону слегка ошарашенный взгляд.

– Конечно, туземцы. Неужто вы думаете, что я имею в виду других миссионеров?

– Как страшно.

Он кивнул, явно заинтересовавшись собственной байкой.

– Они потом очень жалели об этом. Туземцы, в смысле. Когда родственники бедной леди приехали за ее вещами, туземцы говорили им, что очень сожалеют. Они говорили, что это произошло случайно и что больше такого не повторится.

Я смотрела на него, не в силах произнести ни слова. Наши кони осторожно ступали по мокрой закаменевшей лаве.

– Случайно, – повторила я упавшим голосом.

Он стряхнул пепел с сигары и перекинул ее в другой угол рта.

– Конечно, мисс Стюарт, это бред. Такие вещи случайно не случаются. Я вообще не верю в то, что существуют какие-либо случайности. – В темноте он выпростал руку из-под плаща и указал пальцем на небо. – Это божественное провидение заставило сестру моей знакомой из Сент-Луиса стать съеденной… таков великий вселенский план!

Я смолчала.

Мистер Клеменс повернулся ко мне, сверкнул чем-то наподобие улыбки из-под усов и пришпорил лошадь. Он сделал круг вокруг преподобного Хаймарка и обошел притихших Смита и Макгуайра, нагоняя Хананаи.

Впереди, за группой деревьев, образующих первую рощу, попавшуюся нам на пути за несколько последних часов, небо и земля стали огненно-красными в ореоле света, куда более сильного, чем тот, что источал закат, теперь уж давно погасший. Лужи воды вокруг нас налились алым, и перед моим мысленным взором, должна признаться, живо нарисовались язычники, приносящие человеческие жертвы на черной скале, и растекающиеся от жертв тех озера крови.