Элеонора со странной уверенностью поняла, что в большинстве этих хале так же пусто, как и в Большом. Темень повсюду, и весь обширный комплекс, кажется, опустел, за исключением персонала и ночных рабочих там, на островке света, образованном приемным залом, атриумом и террасой. Электрокар объехал еще одну небольшую лагуну, свернул влево и встал перед укрепленным на возвышении хале, к двери которого вели несколько каменных ступенек.

– Таити, номер двадцать девять, – объявил провожатый. Подхватив ее саквояж, он поднялся по ступенькам и открыл дверь.

Элеонора вошла в хале, засыпая на ходу. В домике было довольно тесно – маленький холл вел в открытую ванную, рядом с которой разместились такие же представленные всем ветрам гостиная и спальня. Огромная кровать была покрыта ярким вышитым балдахином, по углам горели две лампы. Под высоким потолком медленно вращались лопасти аж целых двух вентиляторов. Элеонора увидела крытую веранду за плетеными дверями внутреннего дворика и услышала, как там булькает циркуляционный насос ее личной гидромассажной ванны.

– Красиво тут, – повторил ее провожатый с еле уловимой вопрошающей интонацией.

– Очень. – Она кивнула, и мужчина улыбнулся ей:

– Меня зовут Роб. Если у вас будут какие-то пожелания, скажите мне или любому из наших сотрудников. Завтрак сервируют на террасе Большого с семи утра до одиннадцати тридцати. Впрочем, здесь все написано. – Он показал на толстую стопку информационных брошюр на прикроватном столике Элеоноры. – У нас нет значков «Не беспокоить», но в случае чего можете выставить на крыльцо вот этот кокосовый орех, и никто к вам не войдет. – Он показал ей кокос с вулканической эмблемой Мауна-Пеле. – Алоха!

«Чаевые», – подумала сонно Элеонора, протягивая руку к сумочке; нашла там только мятую десятку, но, едва только повернулась, Роба уже и след простыл. Снаружи донеслось гудение уезжающего электрокара, но вскоре растворилось и оно. Она недолго изучала холл, включая и выключая свет в разных местах, затем убедилась, что складные двери в задней части хижины и единственная парадная дверь спереди заперты; после всего – присела на краешек кровати, слишком уставшая, чтобы распаковать вещи или раздеться.

Элеонора еще сидела там, в полудреме вспоминая Конную Тропу и продирающихся сквозь заросли бронированных «бони-эмов», когда что-то или кто-то аккурат за ее окном вдруг разразилось оглушительным криком.

Из дневника тетушки Киндер

7 июня 1866 года, Хило, Гавайи

Наш мистер Клеменс становится все несноснее с каждым днем!

Двухдневную поездку из Гонолулу на Гавайи можно по праву назвать одним из самых неприятных событий в моей жизни. Стоило нам выйти в открытое море, как «Бумеранг», старый корабль тоннажем в три сотни тон, начал крениться и перекатываться, как тут принято говорить, «с корыта на гребень да с гребня на корыто». Пассажирам оставалось лишь спасаться в обманчивом уединении своих кают; «обманчивом» – в силу того, что эти каюты спального отсека были лишь тонкими перегородками отделены друг от друга и от «салона», где все, волею судьбы оказавшиеся вместе, гавайцы и китайцы, британские леди и ковбои-паниоло[8], ели, пили, вели беседы на разных языках и играли в карты.

После моей уже описанной словесной победы над докучливым мистером Клеменсом я спустилась в свою мрачную каюту, где прямо на постели меня ожидали два таракана. Я уже писала о том, что боюсь тараканов больше, чем медведей гризли и кугуаров, но стоит добавить, что это были необычные тараканы – у чудовищ размером с омара были красные глаза и усы, на которые можно было повесить шляпку и зонтик, и еще вполне осталось бы место для шарфа.

Кроме этого, со всех сторон раздавались неделикатные звуки, с которыми мучимые морской болезнью пассажиры извергали из себя обильные завтраки, съеденные в Гонолулу, и храп менее чувствительных пассажиров, вповалку возлежащих вдоль стены «салона». Миссис Уиндвуд закинула ногу на голову одному из спящих, и я только потом увидела, что это был губернатор Мауи.

Осторожно поглядывая на тараканов, которые, похоже, расположились на моей кровати надолго, я опять отступила к верхнему деку и нашла себе местечко около транца. Оказалось, что мистер Клеменс тоже собирается провести путешествие на палубе, «где только и можно дышать», и таким образом мы снова оказались вместе. Несколько часов, пока усталость не разогнала нас по углам, мы говорили о разных и зачастую не связанных вещах. Похоже, корреспондент удивился, найдя в моем лице благодарную слушательницу и рассказчицу. Конечно, меня продолжали раздражать его вульгарные манеры и привычка курить дешевые сигары, но в долгом путешествии по Дикому Западу я почти привыкла к чужой невоспитанности. Признаюсь, беседа с корреспондентом несколько отвлекла мои разум и желудок от опасностей, ждущих в постели, и от качки, сотрясавшей «Бумеранг». Когда я упомянула о своем отвращении к тараканам, мистер Клеменс признался, что они были одной из причин его пребывания на палубе.

– Мои, – сказал он, – величиной с лист персикового дерева, с бешеными глазами и усами, которым и Максим Горький бы позавидовал. Они скрежещут жвалами и выглядят так, будто вот-вот на тебя накинутся.

Я описала ему омароподобных тварей, притязавших на мою подушку.

– Я пыталась прогнать их зонтиком, но они отобрали его у меня и соорудили из него палатку, – заявила я со смехом.

– Хорошо, что вы отказались от дальнейшей битвы, – сказал Клеменс. – Слыхал от надежных свидетелей, что эти твари часто начисто сгрызают ногти на ногах у спящих матросов. Вот почему я лучше проведу ночь здесь, и пусть хоть трижды идет дождь!

За подобной бессмысленной болтовней мы и провели весь вечер.

В пять утра корабль прибыл в Лахайну, самое большое селение на Зеленом острове Мауи, и мистер Клеменс одним из немногих выразил желание сойти на берег. На наше с ним несчастье, капитан «Бумеранга» распорядился отправить только ряд припасов, и ему только и осталось, что стоять на палубе да развлекать меня рассказами о своем визите на этот насквозь пропахший сандалом остров три месяца назад.

Мы покинули Мауи в самом начале дня и сразу обнаружили, что пролив между этим островом и его старшим братом на юге опаснее для плавания, чем все воды, которыми мы плыли ранее. Сам переход занял менее шести часов, но большинству наших попутчиков он, верно, показался многим дольше, потому что, прежде чем мы достигли прибрежных вод острова Гавайи, некоторые из них молились, чтобы смерть избавила их от жесточайшей качки. Мистер Клеменс, как и я сохранявший относительную бодрость, признался со своим неподражаемым остроумием, что «вытошнил свое», трудясь штурманом на Миссисипи еще до войны. Я спросила, зачем он сменил это ремесло на журналистику; облокотившись о перила и закурив очередную смердящую сигару, мистер Клеменс ответил мне с легким блеском в глазах:

– Мне очень не хотелось этого делать, мисс Стюарт. Я имею в виду, приобщаться к литературной жизни. Я пытался найти честную работу, и пусть Провидение обратит меня в методиста, ежели я не занят этими поисками до сих пор. Я много перепробовал, много где потерпел крах – и в итоге поддался искушению зарабатывать себе на жизнь не работая.

Закрыв глаза на его ребяческий пафос, я спросила:

– Но вы скучаете по тем временам, когда были штурманом, мистер Клеменс?