– «Жить было приятно», сэр? Впервые слышу, как вы говорите о Лондоне в прошедшем времени.

– Увы, все уже решено. Я списался с мистером Педигрю, давним другом нашей семьи, который живет в Миддлдейле, и недавно вышел в отставку, и предложил купить его адвокатскую контору. В ответ он разрешил мне в течение года пользоваться ею в кредит.

– Миддлдейл? – поморщившись, переспросил Хардинг. – Кажется, это в Котсуолдсе?

– Да, и если не ошибаюсь, местность там весьма живописная.

– Живописная! С таким же успехом вы могли бы переселиться на торфяники Шотландии! Вам известно, как далеко от Миддлдейла до Лондона?

– Известно, ну и что из того? Я буду только рад, если больше никогда не вернусь в столицу.

– А обо мне вы подумали? Вы испытываете мою преданность, требуя, чтобы я расстался с преимуществами столичной жизни ради сомнительных радостей сельской!

– Я вовсе не требую, чтобы вы сопровождали меня, Хардинг, – возразил Джек, подходя к окну и с задумчивым вздохом глядя на освещенную луной улицу. – Я не хочу ни голодать, ни томиться в долговой тюрьме – следовательно, у меня есть только один выход: зарабатывать себе на жизнь.

– Ремеслом поверенного? – уточнил Хардинг и вмиг стал бледнее луны. – Но вам же придется работать! Обратный путь в высший свет будет навсегда закрыт для вас. Вас не пустят ни в один столичный клуб!

– А что делать? Если я останусь здесь, то попаду прямиком в долговую тюрьму. Если же я скроюсь в провинции, Эббингтон разыщет меня не раньше чем через месяц. Знаю, шансы сполна расплатиться с ним невелики, но неужели вы посоветуете мне просто сидеть сложа руки и ждать ареста?

– Будь вы барристером[1], вы могли бы зарабатывать гораздо больше, – простонал Хардинг, заламывая руки. – И имели бы доступ в высшее общество – но нет! Вы слишком увлекались благотворительностью, и вам не хватило времени поближе познакомиться с бенчерами[2] и вступить и коллегию. И теперь вы всего-навсего поверенный, который должен нанимать барристеров, если понадобится передавать дело в высший суд.

Джек отвернулся от окна и точным движением руки поправил крахмальный белый галстук.

– Послушать вас, Хардинг, так я вообще ни на что не гожусь. С чего это вам взбрело в голову винить меня? Я всегда был абсолютно уверен, что стану бароном, а не барристером. Вот уж не думал, что вы принимаете мои злоключения так близко к сердцу.

В глазах Хардинга мелькнуло неприкрытое сожаление.

– Я всей душой болею за вас, сэр, потому что знаю ваши возможности. В вас чувствуется сила духа. Знаете, я ведь мог стать секретарем министра. Но я выбрал вас, сэр.

Джек с трудом сглотнул, ощутив весь груз ответственности не только за собственное будущее, но и за судьбу Хардинга.

– Спасибо, старина. Я знал, что на вас можно положиться. И я не обману ваших ожиданий.

От собственного смелого заявления Джека бросило одновременно в жар и в озноб. Он просто обязан выжить. И он выживет. В Миддлдейле его ждет удача – это несомненно.

Несколько дней спустя, когда до Миддлдейла оставалось меньше мили, Хардинг вновь попытался отговорить хозяина переселяться в провинцию. На этот раз убедительности его доводам придали стоны и вздохи, колыхание кареты на ухабах дороги и ломота в распухших от подагры ногах.

– Еще не поздно передумать, сэр, – твердил Хардинг. – Мы переночуем здесь, а утром двинемся в обратный путь. – Утирая платком багровый лоб, Он искоса взглянул на своего элегантного спутника, пытаясь разглядеть в нем слабину.

Но Джек только перевернул страницу томика стихов.

– А если вам нужны деньги, мистер Фэрчайлд, можно – ох! – обратиться к ростовщику. – Колесо кареты угодило в колдобину, карета накренилась сначала влево, потом вправо. Хардинга бросило в одну сторону, в другую, а Джек лишь невозмутимо уселся поудобнее.

– К ростовщику? – переспросил он, не глядя на спутника. – Чтобы три тысячи фунтов долга превратились в десять раньше, чем истечет срок выплаты? Нет уж, спасибо.

– Тогда попытайтесь разжалобить деда.

– Он ни за что не даст мне даже в долг ни единого пенни. – По щекам Джека оскорбленно перекатились желваки. Он вскинул голову и пригвоздил Хардинга к месту взглядом известных всей столице выразительных глаз. – Дед презирает меня за то, что я сын своего отца. И поскольку я не в состоянии изменить этот факт, ни к чему надеяться, что со временем он начнет относиться ко мне иначе. Рано или поздно его титул все-таки достанется мне, но его состояния мне не видать как своих ушей.

– А если обратиться за помощью к друзьям?..

Джек сардонически усмехнулся и наконец захлопнул книгу.

– Вам лучше, чем кому-либо другому, известно, что все мои друзья – дамы. Их мужья не настолько великодушны, чтобы спасать от тюрьмы любовника своих жен.

Секретарь испустил тоскливый вздох. Джек Фэрчайлд растрачивал свои таланты и обаяние на бедняков и чужих жен, вместо того чтобы вращаться среди элиты бомонда. Для умного человека он был непростительно слеп и глух к своим недостаткам и достоинствам и не умел с пользой распорядиться ни теми, ни другими.

К примеру, Джек ни в грош не ставил свою красоту и даже не пытался воспользоваться ею в корыстных целях, как сделал бы Хардинг, окажись он на его месте. Природа одарила Джека Фэрчайлда великолепным телосложением, на которое невольно обращали внимание даже мужчины. А естественная грация Джека, его буйная грива блестящих, как полированный оникс, волос, скульптурное лицо мгновенно пленяли женщин, и это никого не удивляло. Подобные успехи ни в ком не возбуждали ревности, потому что все, в том числе и мужья любовниц Джека, понимали, что он ни в чем не виноват. Красавец мужчина заполучает любую женщину – таков закон природы.

Неписаные правила требовали, чтобы в подобных ситуациях джентльмен сохранял благоразумие. Любовницы Джека навсегда теряли остатки чувств к собственным мужьям, но, несмотря на это, Джек ни разу не проявил преступного эгоизма и не попытался завладеть чужой женой навсегда. И его неизменно прощали. В некоторой степени.

В том единственном случае, когда ревнивый муж вызвал Джека на дуэль, Джек быстро доказал свое умение владеть оружием, всадив пулю в руку противника. Разумеется, после такого скандала Джеку пришлось провести целый год за границей, но со временем свет простил его дерзость, а за Джеком окончательно закрепилась репутация повесы.

Укорял ли Джек себя за неблагоразумие? Насколько было известно Хардингу, ничуть. Джек не раз говорил секретарю, что оказывает всему прекрасному полу неоценимую услугу. Он видел, как страдала и чахла без любви его мать, и знал, что подавляющее большинство женщин, какими бы богатыми они ни были, – узницы безрадостных браков-сделок. Джек считал, что любая женщина имеет полное право хотя бы на одну ночь страсти.

– А как же дамы? – спохватился Хардинг. – Вы намерены ухаживать за ними и в Миддлдейле, время от времени отвлекаясь от дел?

– Нет, я уже не тот, каким был прежде. С прекрасным полом все кончено. Теперь придется взяться за работу. Ничто не помешает мне вновь сколотить состояние, – Джек выглянул в окно экипажа. – Ну вот мы и на месте. – Он одарил Хардинга очередной сардонической усмешкой. – Как раз вовремя, чтобы вызволить меня из когтей инквизиции.

Джек и его недовольный секретарь прибыли в провинциальный Миддлдейл солнечным летним днем. Городок, по размерам более напоминающий деревню, разместился на склоне холма, что не дозволяло охватить одним взглядом его главную улицу, Чтобы увидеть ее во всей красе, путнику предстояло обогнуть лавку модистки, кузницу, мастерскую сапожника и двинуться дальше в тени немногочисленных, но причудливых каменных домов, привлекая любопытные взгляды местных жителей.

Джек приказал остановить экипаж на окраине городка и вознамерился пешком дойти до своей новой конторы.