Главного Емелю русской истории – Гришку Отрепьева народ не уважает. Не пишут о нем романов, не снимают кино. Только Марина помянула его, пишучи о Марине:

В маске дурацкой лежал

С дудкой кровавой во рту

– Ты – гордецу своему,

Не отершая пота…

Жалко, что про Гришку не снимают кино, Ромка гениально сыграл бы его – себя. И стало бы понятно – почему толпами сдавались, почему впустили поляков на Москву.

Так они и бьются по сей день – Емеля с Жидовином-Змеем. За Россию – любимую Невесту. А я уж и не пойму – сама-то я – жидовинская дочка, которая влюбилась и вынесла ключ от темницы?

Не влюбилась и не вынесла. Тогда, все это слушая, увидела за этой сказкой много чего интересного. И даже Германию тридцать третьего года. Схватила дите, и валить отсюда подальше. Ладно, если тетя не приедет, останусь как дурак с чистой шеей…

Ромка принес ко мне гитару Башлачова, и две недели она стояла в комнате. Пару раз они звонили с Башлачовым по-русски, с угла – хотели зайти – познакомить нас, а я была занята чем-то, а потом Башлачов взял и вышел в окно.

А мы оба уехали на Запад и там мне пришлось стать русской – там тебе давали деньги за то, что ты еврей, могли целый год давать, а мне через три месяца перестали – потому что я сказала, что еще не нашла своего Бога и не решила куда же мне идти – в синагогу или в православную церковь – возраст еще такой – 30 лет – можно думать над этим и дальше. Ведущий у меня был хасид, и он нас с Полей немедленно после этого от денег отлучил. Слава Богу, уже львовские хозяева были. А я никуда не ходила еще долго – лет пять, потом все же стала ходить в русскую церковь – совсем маленькую, куда ходят все художники, поэты, выкресты и прочая шелупонь и на крестный ход шепчутся, как в деревне, (или как в синагоге):

Глянь-ка, Машка вона – с мужиком пришла и платок новый…

А Ромка в Германии стал еврей (так он пишет в своих мемуарах – с немного виноватой обаятельной своей улыбкой – ну понятно же, ребята – Запад, бабки, тяжело в общем,).

Из-за тебя, сука, я прожила тринадцать лет в Америке, и со мной случилось, все, что случилось.

А ты поиграл год в Заграницу и вернулся. Теперь я тоже вернулась, и мы мирно гуляем по каналу Грибоедова – оказывается, мы друг по другу соскучились. Что тут скажешь?

Уж если ты, бродяга безымянный

Смог обмануть чудесно два народа,

То должен быть, по крайней мере,

Достоин своего обмана…

Все мы нынче и Змей и Невеста. Напиши мужскую историю про Гришку Отрепьева, а я – женскую про Парашу Жемчугову. Пусть снимут кино и поставят спектакль.

Там, в Америке я видела другое – я видела русских женщин – «еврейских подстилок», которые сначала принимали на себя все, что было за это положено тут – увольнения с работы, сидения в отказе, издевательства в Овире и т.д., а потом там – в Хеасе – гордо доставали свой нательный крест – и прощай Найана с ее деньгами, бесплатными курсами и ортопедическими матрасами.

– У нас – только для евреев, а вам – в Толстовский фонд – там денег не дадут, но иногда могут выдать шкаф или табуретку.

И шли они мыть полы, пока другие шли на курсы английского.

Единственный комментарий – у всех этих теток – все в Америке сделалось хорошо – и с деньгами, и с любовью, и с детьми. Господь их все же разглядел. Нужно об этом сказать, не плачь по ним, Россия.

Меня редко спрашивают, почему, я уехала. Разве что Митьки иногда. А в основном спрашивают – почему вернулась.

– Совсем что ль спятила? В Питер! Нет, ну в Москву – это понятно, но сюда, в болото!

– «Чего сидишь, чего сидишь?» Живу я тут!

Пушкин упал, и Яблоко упало. Осталась одна Курица – подозрительно похожая на самолет. Вот мы и полетели. Теперь через 13 лет, я уж знаю чего кому отвечать. Для этого нужно было прожить 3 года возле самой большой в Америке русской библиотеки, там было и все дореволюционное и все эмигрантское и три года слушать и слушать эти голоса мертвецов – на рассыпающейся под пальцами желтой бумаге.

Почему мужчины ищут ответа на все вопросы в философии?

Почему они так уверены что Фуко, Хайдеггер, Будда или свод законов династии Дзынь – помогут им разобраться в том, что же случилось в селе Горюхине или в городке Верхнее Подвздошье в 1918-м году?

Нет, помогут только голоса из-под земли – ТОЙ САМОЙ, а они есть, и их – несметное множество.

Три года я жила неработающей женой профессора-слависта в Мид-вест Индиане – американской глубинке, в 15-и милях от центра Ку-Клукс-Клана – Мартинсвилля. Это с моей-то неарийской физиономией! Вот повезло!

Там Америка из пьес Сэма Шепарда – ихнего Чехова. Там фермы, на которых не только отцы трахают дочерей, но и мамаши, сыновей, потому что вокруг – на много миль – никого, только иногда заедет пастор, тогда его тоже трахают. Потом детей-внуков душат и закапывают на заднем дворе. Вокруг – нищета. «Белая шваль» так это обычно переводят.

В баре они набьют тебе морду, если у тебя черные глаза и волосы, не за то, что ты – еврей, (нет, ТЕ – с двумя головами, они забрали все золото у народа и живут в страшном НЬЮ-ЙОРК ГОРОДЕ, в котором мы никогда не были и даже пролетать над ним боимся.) Нет, тебе начистят чайник за то, что ты – ближний враг – реальный «католик-итальяшка». Все живут в трейлерах и все в клетчатых фланелевых рубашках. Это – Шепард.

После Индианы понимаешь, что нью-йоркская «Черная шваль» – это просто тихие зайчики.

Есть еще Техас – тамошние казаки.

(Глухие заборы, злые псы и кружку воды выносят на ржавой цепи. Ненависть к каждому, кто говорит с каким бы то ни было, акцентом – даже с акцентом соседней губернии). Оказывается все это отлично можно устроить и без заборов, и без псов. Мы однажды потерялись с мужем в маленьком техасском городке, подъехали к какому то дому – дорогу спросить, и дядька выбежал с ружьем, щелкая затвором. Хорошо у меня реакция мгновенная – я окошечко в машине закрутила со скоростью света и заорала, как резаная:

– Дави на газ!!!

Эти гордятся:

– Америка – это мы!

И вполне по праву. Крепкая кость – как и наше казачество. Да, и тем и другим есть, чем гордится. Но гордость – родная сестра гордыни, а гордыню – христианский Бог, которому молятся и те, и другие – не шибко жалует…

В Индиане, в университетском городке Блюмингтон находится самая крупная в Америке русская библиотека. Мой дом был в 10-и минутах ходьбы от нее. Наверное, поэтому и машину водить не выучилась – в супермаркет мы с дочкой ходили пешком, дочка придумала связывать целлофановые мешки по две штуки и вешать на плечи – оказывается это старый деревенский способ, а больше мне никуда было не нужно в этом городке – только в библиотеку.

Вот оно – знание, ответы на все вопросы, голоса из-под земли, из-под

МОЕЙ русской земли – они были рядом; вышла из дома и через 10 минут уже слушаешь крик, стон или неторопливый рассказ…

Вот питерский профсоюз железнодорожников – одна из последних, яростных попыток несуществующего рабочего класса все же осуществиться.

Вот продотряд – во главе двоюродный дедушка, он «за хлебом для детей питерских рабочих», он почему-то твердо уверен, что если голодать будут дети не в Питере, а в деревне Малые Хренки, то в мире от этого прибавится счастья и справедливости. В результате, дети поумирали и в деревне, и в Питере, да и своих детей двоюродный дедушка не уберег.

А вот – Батька Махно идет себе по Парижу:

– Месье, купите марионетку!

Он, оказывается – Папа Карло!

И Русский Париж шел, плача, за его гробом.