Вдруг слышу, недалеко от меня кто-то негромко ругается, поматеривается. Я голову-то выставил из-за куста, смотрю — и правда, сидит от меня недалеко старичок, дедок каменский, склонился над удочкой и поругивается. Попыхивает папироской, кашляет и разговаривает с рыбой. Сам худенький, как палочка, в пиджачке, в калошах, через плечо — сумка рыбацкая из кирзы, самодельная. Удилище — тоже самодельное, толстоватое, кривоватое, белое, как кость, солнцем высушенное. Молодец дедок, пришел на бережок душу отвести, забыть о старости, сидит себе, ловит. И правильно! Только долго он на одном месте усидеть не может, быстро к другому перебегает… Подвижный, живой дедок оказался. А у настоящего рыбака всегда так: свое место хорошее, а соседнее — еще лучше. И по всему видно, очень уж ему поймать хочется, прямо нетерпежка какая-то! Я не стал прятаться, кашлянул, выказал себя и поздоровался почтительно. Дедку-то лет восемьдесят, наверное, никак не меньше, значит, он рыбак со стажем, тут без уважения нельзя.
Он увидел меня, вскинул плечи — не ожидал.
— Доброго здоровица! Не один я тут ловец, значит, вот как… Тоже, паренек, рыбачишь?
— Пытаюсь… Перебрел попробовать… Места тут хорошие…
Я давно уже не «паренек», мне уж сорок лет, ну ладно, ничего. Конечно, он удивился, что незнакомого здесь встретил. Мне вдруг стало неловко, вдруг да я на его омута залез? Вдруг он их своими считает?
— Места хорошие, а как же… — вздохнул он и добавил с легкой обидой: — А у меня даже ни разу не клюнуло. Вот гадство-то, a? Нy, а ты надергал кого?
— Здесь, можно сказать, ничего, двух окуньков, а там, ниже, нa перекате, поймал немного: пескарик и чебачок.
— А я ведь — ничего, даже ни разу не клюнуло! — повторился он, сокрушаясь. — Пустой нынче… — И подергал за кирзовую сумочку на боку. Нет, сидел бы дома, старый дурак, погнала меня нелегкая… Старуха говорила: не ходи, а я все равно пошел… Теперь заест, что по-пустяшному сбегал, калоши только прохудил.
Я понимающе развел руками: раз на раз не приходится, рыбалка — дело такое… очень непредсказуемое. Мало-помалу, незаметно, перебрасываясь словами, мы стали подбираться дpyr к другу, пока не уселись рядом. Я закурил, он тоже запыхтел папироской задумчиво, чему-то сам рассмеялся и закачал, затряс головой… Потом в упор поглядел на меня, хитро сморщился и доверительно поведал:
— Рыбацкая страсть, она ведь удержу не знает. Вот, сам я постарел дальше некуда, в чем душа держится — не знаю, а страсть моя рыбацкая нисколько не постарела. Вот ведь что творится! Я как с детства пошел рыбачить, так и по сю пору… Все нарыбачиться не могу. Я как запах реки услышу, так аж трясусь весь, и водки не надо. Что за страсть такая к рыбалке? Прямо самому не понятно…
Я поддакнул ему, сам, мол, такой, готов дневать и ночевать на реке, пока поплавок в глазах не запляшет и рябь не пойдет… Тут уж ничего не поделаешь, надо ждать, пока весь пыл не выйдет. Зато лучше, чем пьянство, алкоголизм какой-нибудь.
Он покряхтел и сказал мне слова, которые поразили меня простотой и значимостью.
— У каждого человека есть своя рыба в жизни, каждый должен ее поймать. Иначе все — насмарку… Может, я еще не поймал, раз все успокоиться не могу?
— Может быть… Хотя вряд ли, свою рыбу вы уже точно поймали.
И тут меня осенило, я вдруг понял, до чего раньше сам не додумывался.
— Своя рыба — она ведь и маленькая может быть, не обязательно крупная? — совсем всполошился я и подскочил.
— Может и маленькая… Кому какая…
Я присел обратно и какое-то время сидел молча, весь под впечатлением свершившегося открытия…
Потом он рассказал мне, как по весне, только-только большая вода сошла, он в этих омутах несколько дней подряд, чуть ли не неделю, хороших карасей ловил. В первый день — двух, во второй — четырех, а в последующие по одному и по два. Бежал сюда утром, как раньше, бывало, на работу…
— Крупные караси? — поинтересовался я, зная сколь приятно рыбаку рассказывать о посетившей его рыбацкой удаче.
— Так по килограмму и больше.
— Ух ты! — удивился я.
— Ага, буффалы… — «буффало» — так у нас называют помесь карася и карпа.
Он достал очередную папироску, пыхнул дымком, воспоминания для него были самые сладостные.
— Даже старуха моя удивлялась, а сейчас пилит. Я уже пол-лета хожу — и ничего, пусто.
— Наверно, вниз ушел, скатился…
— Наверно…
Дедок грустно и ласково смотрел на воду, на шапочки пены и щепочки, проплывавшие мимо, и иногда улыбался, как-то совсем по-детски, доверчиво. Мне было знакомо это состояние некоторой отрешенности, глубокой задумчивости. У реки есть замечательное свойство: примирять человека со всеми обидам и невзгодами. И никакой врач или другой кудесник тут рядом не станет.
Так мы потихоньку разговаривали, иногда молчали, молчание у реки тоже разговор. Поплавки наши тоже помалкивали. Время шло… Я стал поглядывать на часы, чтобы не опоздать на последний автобус. А когда время подперло — быстро свернулся, пожелал дедку хорошей рыбалки, если не сейчас, то потом, и отправился в обратный путь…
Перебрел реку и скорым шагом, а хожу я быстро, только пыль сзади заворачивается, пошел в деревню, на остановку… Дошел быстро, ноги сами донесли. Давай ждать автобус, сам радуюсь — хорошо с дедком поговорил, не зря съездил. Рядом eщe двое стоят-перетаптываются, тоже хотят уехать. Уж время все вышло — а автобуса все нет и нет. Я слегка заволновался, может, часы врут? Сверился у соседей, нет, не врут. Нy, наверное, опаздывает… Долго я так простоял, эти двое уже ушли, а я все выжидаю, как солдат на посту, стою. Потом уже выяснил у людей, что автобуса сегодня не будет. Вот тебе и прождал зря! А они, каменские, все знают, только сразу не говорят, трудно у них выпытать, до темноты прождешь.
Закинул я рюкзачок на спину, помянул каменских не очень любезно, и зашагал через всю деревню на трассу, буду на попутку проситься. А идти-то порядочно, километра три махать. Пока дошел — упарился, а как же мне не спешить, дома мама беспокоится. Она у меня женщина беспокойная.
Стал на обочине, голосую, авось, кто-нибудь подберет. А трасса почти пустая, есть машины, но немного, и, главное, пробегают мимо, не хотят рыбака подобрать.
Еще прождал какое-то время, всю пыль на обочине собрал, гляжу, летит с горы машина, легковая вроде… Потом и шум мотора донесся и даже слышно, как асфальт под колесами шелестит… Приблизилась — «уазик», кто-то домой сильно торопится. Здорово шпарит! Поднял я руку, ну, думаю, этот точно не остановится, вон как прет.
Нет, не прав я был, остановился он, только не сразу, метров через пятьдесят, и еще двадцать на тормозах его пронесло… Подбежал я резво.
— Здрасте! — говорю. — Возьмите до Алтайского, а то каменский автобус не прибыл, вот я теперь до дома пешком добираюсь… Прямо беда!
Он кивнул. Обрадовался я, пал на заднее сиденье, рюкзачок на колени, и мы поехали, точнее — понеслись! Он гонит и гонит, сам вцепился в руль накрепко и прет, — ох, и прет же! — чуть сбавляет на поворотах и опять газу поддает… А машину строго по центру дороги держит, а то, не дай Бог, выбросит с полотна и поминай как звали… А по полу арбузики полосатые и с хвостиками, как поросята, туда-сюда перекатываются… Подарки, наверное. Я слегка замандражировал. Ну, думаю, так и расшибиться недолго, уж больно быстро едем. Я к нему наклонился, сам обеими руками за седла держусь.
— Быстро, — говорю, — едем-то…
— Ага… спешим маленько… — произнес он врастяжку и быстро взглянул на меня, а в глазах у него как дым вроде, туман.
И тут я понял: да ведь он пьян! Да пьян-то здорово, основательно, что уж лучше бы ему так быстро совсем не гнать.
А он заговорил, опять врастяжку, как бы через силу, глуховато:
— У мамы был, у родительницы, за Советским… Что-то приболела она, а я попроведовал… Два дня был, выпил немного…
А я про себя думаю: «Нет, не немного ты выпил, а порядочно». Я, признаться, струсил. А он рассказывает, по-домашнему так, как будто мы на печи сидим, с паузами, в паузах вздыхает.
