Литмир - Электронная Библиотека
A
A

РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ

Появился он у меня за спиной неожиданно и бесшумно, как разведчик.

Я полулежал на берегу, скрытый ото всех кустами черемухи, смородины и ежевики. Вела сюда едва заметная тропинка. Под берегом был омуток, небольшой, но чувствовалась в чем порядочная глубина.

С противоположной стороны густо и низко нависали над ним ветви ивы, полоскалась в воде береговая трава. Река струилась тихо и размеренно, несла свои бесконечные воды, иногда вдруг взбурливала, словно рассердившись на что-то, поднимала со дна золотые песчинки, качала и крутила красный с белым стоячий поплавок…

Был полдень. Все настойчивей припекало солнце. Неподвижно и стеклянно висел и чуть дрожал воздух. Я разделся до трусов, разомлел, расслабился, лежал, облокотившись на руку, в ленивой истоме. Рядом, в тени под лопухами, стояла банка с червями, бидон с рыбой, сигареты и спички. Было очень тихо. Не слышно было разговора сорок, молчали кузнечики. Казалось, все в мире замерло и остановилось. Только однажды пролетел над рекой, трепеща крыльями, сине-изумрудный зимородок, быстрый и верткий. Увидев меня, от неожиданности завис на мгновенье в воздухе и тут же, пискнув, юркнул, полетел вниз по руслу реки, в спасительную полутьму и тишину нависших над водой деревьев.

Клевало непонятно как. Проходило четверть часа, и лениво и верно брал крупный и жирный пескарь. Я неспешно взмахивал удилищем, зная, что он никуда не денется, какое-то время с неподдельным удивлением разглядывал его, как будто видел впервые. Он тяжело трепыхался на крючке, раздувал жабры, жирное пузо его желто светилось и сверкало на солнце. Я клал его в бидон, где уже лежало десятка полтора таких же отборных пескарей, два чебачишка и окунек-недомерок, закуривал и ожидал следующей поклевки.

Я давно не жил на родине, бывал редко, а если и удавалось приехать, время мое было ограничено. Когда выпадала свободная минута, я брал удочку, садился на велосипед и уезжал за деревню, на реку. Не столько рыбачил, сколько ходил, приглядывался, рассматривал, чтобы запомнить все, запечатлеть навсегда. В этот раз я укатил из Алтайского аж за Нижнюю Каменку, за каменский сад. Перебрел речку, ушел низом горы по-дальше от людских глаз и нашел себе место.

Я почти дремал, лениво следя за поплавком, зa крупными черно-желтыми земляными осами, с тяжелым и сердитым гудением копошащимися внизу, под берегом. Окончательно разомлевший от жары, убаюканный тишиной, я вдруг услышал сзади осторожное покашливание и повернул голову. Раздвинув колючие стебли ежевики, передо мной стоял и улыбался мужчина лет шестидесяти пяти, с темным от солнца и ветра лицом, с коротким ежиком седых волос и белой щетиной на скулах. Крепкими, черными от загара и работы руками он сжимал руль велосипеда, велосипед был непривычной конструкции: приземистый, с толстой рамой, с хитроумно подвешенной цепью на манер гоночного, с широкими рифлеными шинами. В нем чувствовалась надежность и мощь. К раме было подвязано самодельное двухколенное удилище. А вот одет хозяин шикарного велосипеда был явно не по погоде: в телогрейке, в кирзовых сапогах, за плечами висел солдатский вещмешок.

Он кивком поздоровался, улыбка продолжала освещать лицо. Я ответил на приветствие и сел. Он привалил велосипед к кусту, любовно ткнул в него пальцем и негромко проговорил:

— Вездеход, зверь, а не машина… Две пенсии я в него вбухал, но не жалею.

Крякнув, он снял вещмешок, скинул телогрейку и расстегнул широкую, просторную рубаху с темными разводами под мышками.

— Ничего, жар костей не ломит. Вон, азиаты в Средней Азии, так те вообще в жару в шубах ходят и кипяток пьют. Ну как, клюет?

— Так себе, — ответил я. — В час по чайной ложке, — и показал на пескарей в бидоне.

Он заглянул в него и со знанием дела произнес:

— Ничего, добрые кабанчики… Пескарь — всем рыбам рыба, — и добавил, показывая на солнце: — Сейчас он на отдыхе, барствует.

— Я знаю, да потом у меня времени не будет, — я закурил и предложил ему. Он помедлил и взял сигарету.

— Так-то я не курю. Лет двадцать уже. Но с хорошим человеком можно и покурить, подымить душевно.

Он закурил и стал смотреть на воду, на качающийся поплавок.

— Любите рыбачить? — обращался он исключительно на «вы».

— Люблю, но… — я замялся. — Нe то чтобы уж очень рыбачить, сколько саму речку люблю.

— Так мы с вами — родственные души! — обрадовался он. — Я тоже речку люблю, сильно, иной раз думаю: как хорошо, что я здесь родился и речка Каменка у нас есть. Родился бы в другом месте, давно бы от тоски умер. Федор Иваныч я, можно просто — дядя Федя, коренной житель этих мест, сейчас пенсионер на законных основаниях.

Он неторопливо рассказывает о нашей родине, о разных серьезных, трогательных и грустных случаях из своей жизни. Он много знает, житейская мудрость пронизывает его повествование. Я больше слушаю. Клевать у меня перестало совсем. Я не обращаю никакого внимания на поплавок. Медленное течение реки и его глуховатые слова завораживают меня. Кажется, так я готов просидеть всю оставшуюся жизнь.

Я узнаю, что он тоже из Алтайского — вот радость! — вместе поедем домой. Я достал из рюкзака хлеб, вареные яйца и помидоры. Надо перекусить.

Не успели мы толком расположиться, как у меня клюнуло. Не то чтобы клюнуло, но поплавок зашевелился. Вначале он лег на бок, вяло покрутился так, поерзал, потом вдруг встал вверх ногами и замер. Федор Иваныч сразу приподнялся, кивнул мне и приложил палец к губам, я насторожился и взял удилище в руку. Поплавок лег обратно и медленно, как бы нехотя, поехал в сторону, постепенно оседая в глубину. Когда макушка его скрылась, я подсек. Телескопическое удилище согнулось в дугу, запела и зазвенела леска. Вначале мне показалось, что это зацеп, и я собрался уже выругаться, но тут на крючке тяжелыми толчками заходила невидимая рыба. Я зафиксировал удилище в вертикальном положении, и стал работать катушкой, подтягивая леску к себе и приспуская, когда рыба слишком упиралась.

— Не давайте ей ходу, — азартно шептал за спиной Федор Иваныч. Я кивнул: ясное дело, если дать ей разбежаться, она или сразу леску порвет или запутает ее за корягу. Началось между мной и рыбой противостояние, отчаянная борьба: я — к себе, она — от меня. Я работаю катушкой туда-сюда, сам по ходу дела соображаю: даже если я утомлю ее вконец, все одно никак мне ее не взять, слишком крут берег, полтора метра почти отвесной земли, а у меня и подсачика нет: не принято у нас на Каменке с подсачиками ходить.

Сколько продолжалось наше противоборство — не знаю, но мне показалось очень долго. Секунда шла за минуту. Наконец рыба появилась на поверхности. Сила ломала силу. Размеров она была громадных, так по крайней мере мне показалось, у рыбака, как известно, глаз любит все здорово преувеличивать. Сквозь вспененную воду можно было разглядеть большую удлиненную морду и бок с крупной чешуей, отливающей серебром и золотом.

— Волоком ее, волоком… — суетился сзади Федор Иваныч. Я и сам знаю, что нельзя большую рыбу пытаться оторвать от воды, тогда сразу пиши пропало. Не успел подумать — тонко дзинькнув, лопнула леска! Так предательски и позорно лопнула! Хваленая, японская, разноцветная, тонкая, но прочная, рассчитанная на добычу до шести с половиной килограммов, не выдержала веса и сопротивления нашей рыбы.

— Карп, — коротко констатировал Федор Иваныч. — Килограмма на два.

Я отдышался, сел и закурил. Руки тряслись, как после попойки. Он тоже закурил.

— Ничего, зато полюбовались.

— Ничего, — согласился я. Я был рад, что он оторвал крючок, куда бы я с ним, с карпом. Вот пескарь — это да. Царь-рыба.

Продолжать рыбачить дальше не имело смысла. Я искупался, смотал удочку, и мы поехали домой, в Алтайское, минуя трассу. Так было и ближе и безопаснее. Мы пропылили через Нижнюю Каменку, провожаемые ленивыми взглядами вольготно развалившихся по обочинам дороги свиней, переправились через реку и, объехав заросшее поле аэродрома, победно вкатили в село. Договорились встретиться, когда я выберу время. Федор Иваныч пообещал мне показать хитрое озеро, где до сих пор ловится линь. Линя я не ловил очень-очень давно.

2
{"b":"37335","o":1}