Глаза Одри гневно вспыхнули.

– Разве? – язвительно поинтересовалась она и передернулась от мысли, что должна провести ночь с мужем в одной комнате. Злая, разочарованная, потерявшая всякие иллюзии, она вытер­ла слезы и решительно сказала:

– Хорошо. Но если ты только дотронешься до меня сегодня ночью, клянусь, я буду кричать так, что ты пожалеешь об этом! Уж очень многие в этом городе сплетничают о тебе и Элеонор и о том, что ты, должно быть, плохой муж.

Он усмехнулся, Одри разозлилась.

– Может быть, они говорят о том, какая ты, должно быть, плохая жена.

Одри покраснела от злости. Ричард перестал улыбаться и серьезно пообещал:

– Я не стану тебя трогать, Одри дорогая… пока. Собери вещи, мы уедем отсюда и снимем номер в отеле. – Он подал ей чистый носовой платок, который достал из кармана элегантного костюма.

Одри взяла платок, вытерла слезы.

– Тусси знает?

Ричард пожал плечами.

– Конечно, знает. Она знает об этом уже мно­го лет, но ей строго-настрого приказали не гово­рить тебе ни слова. Как ты думаешь, почему твой отец запретил ей встречаться с тем негром по имени Элиа? Он хочет для нее лучшей доли, потому что любит ее. Но беда в том, что ни один из негров не покажется ему подходящим. – Он сокрушенно покачал головой. – Твой отец совер­шил роковую ошибку, позволив чувствам завла­деть его сердцем. Нельзя любить негритянок, не говоря уже о любви к отпрыскам-мулатам. Очень опасно проявлять чувства, когда дело каса­ется рабов. Ты знаешь, что это плохо и для бизнеса.

Одри чувствовала, как ожесточилось ее сердце.

– Конечно, – согласилась она, – иди и вызо­ви экипаж. Я соберу вещи. За Тусси мы заедем утром. Она вернется с нами.

Покинув мужа, Одри прошла через бальный зал, пробираясь сквозь толпу выпивающих и тандующих гостей. Она ничего не слышала – ни голосов, ни музыки, никого не замечала.

Элеонор продолжала с любопытством наблю­дать за ней. Кузина было очень довольна, что наконец-то удалось утереть нос избалованной, обожаемой всеми Одри. Она была довольна, что разрушила грезы и иллюзии молодой женщины.

Взволнованная и возмущенная, Одри стояла перед отцом, Линой и Тусси в гостиной первого этажа дома. Лина смотрела на молодую женщину печально и сочувственно. Тусси уставилась в пол. Одри не могла сказать Тусси ни слова по дороге домой. Она не знала, как должна себя вести по отношению к этой женщине. Но в данный момент она чувствовала себя опустошенной.

– Ты должен был все давно мне рассказать, отец, – заявила Одри, с возмущением глядя на человека, которого обожала всю жизнь, и кото­рый всю жизнь обманывал ее.

– Одри, как я мог объяснить своей маленькой девочке, что люблю негритянку? – умоляюще глядя на нее, сказал отец. – Я любил Лину еще когда была жива твоя мать. Разве могла бы ты понять такое? Ты и сейчас не в состоянии хотя бы попытаться разобраться во всем, а ведь тебе де­вятнадцать лет, ты многое пережила.

Одри пристально смотрела ему в глаза. Этот человек в течение долгого времени был для нее всем. Она верила в его непогрешимость, считая, что отец не способен на плохой поступок. Она выросла, веря, что ее родители любят друг друга. Родители были всегда примером, поэтому она мечтала о таком же счастливом супружестве.

– Бог видит, я знаю, что такое брак без люб­ви, – назидательным тоном сказала она отцу, мало заботясь о том, что ее слова могут разозлить Ричарда. Он стоял у камина и курил трубку. – Но я всегда считала, что ты любил маму. Ты всегда говорил о ней с таким почтением.

– Я действительно любил ее, девочка. София была прекрасной, доброй, заботливой женщиной, хорошей женой. Но это был брак по расчету. Мы не были влюблены. Мы были только хорошими друзьями, уважали друг друга, понимали.

– Уважали! Как мама могла уважать тебя? Было бы плохо, если бы ты полюбил другую белую женщину. Но ты сделал гораздо хуже, ты полю­бил негритянку, домашнюю прислугу!

Лина гневно вздохнула/Тусси коротко взгля­нула на Одри и снова отвела глаза.

– Я считала, что ты любишь меня и Тусси, несмотря на нашу черную кожу, – сокрушенно сказала Лина. – Я всегда любила тебя, Одри, как собственную дочь. И Тусси любит тебя. Она не могла сказать тебе, что вы сестры. Не зная прав­ды, ты бы не поняла ее. Отец всегда оберегал тебя от реальностей жизни, хотя в последние годы я пыталась убедить его, что нельзя этого делать. А теперь тебе пришлось узнать слишком много горького. Тебе нелегко. Я хорошо знаю отца и вижу, как он страдает из-за тебя и сожалеет о многом. Знаю, что он любит тебя всем сердцем и никогда не желал причинять тебе боль.

– Тогда он не должен был спать с негритянкой все эти годы! Мы, дети, считали его идеальным человеком, в то время как он был далеко не идеален! Бедный Джой уехал сражаться, убивать янки и подвергать себя опасности, его могут убить или искалечить, и все для того, чтобы произвести впечатление на отца, чтобы отец мог гордиться сыном! Интересно, что почувствовал бы Джой, если бы узнал правду! – Одри еле сдерживала слезы. – Я не хочу, чтобы Джой когда-нибудь узнал о его связи с Линой! Вы понимаете меня? Я не хочу, чтобы Джой узнал об этом!

– Одри, – заговорил Джозеф, – я не предавал твою мать и не делал ей больно. Она знала об этом много лет. И очень любила Лину, которая была ее личной служанкой задолго до замужества Со­фии. Она привезла Лину в Бреннен-Мэнор и через несколько лет… Я не знаю. Лина красивая жен­щина, в нее было легко влюбиться. Я не замечаю, что она негритянка. Я вижу в ней только женщи­ну. Софии сначала это не понравилось, но потом она все поняла правильно и приняла все, как есть. Мы понимали друг друга, но почти никогда не говорили об этом. София вела себя очень благо­родно по отношению к нам с Линой. Я никогда ни в чем ей не отказывал, никогда ничем не унизил. Она хотела детей, мне нужны были наследники, поэтому мы… мы были мужем и женой большую часть совместной жизни в полном смысле этого слова. Я уважал Софию как прекрасную благород­ную женщину, которая стала матерью моих де­тей. И глубоко скорбел, когда она умерла. Также скорбела и Лина. До самой смерти они оставались, по сути дела, близкими подругами. Перед самой смертью София говорила именно с Линой, проси­ла ее позаботиться обо мне, тебе и Джое, искренне желала, чтобы Тусси удачно вышла замуж.

– Я не верю тому, что слышу сейчас, – Одри отошла в сторону и неожиданно спросила: – У тебя были другие женщины? Ты продолжаешь спать с другими негритянками ради собственного удовольствия?

Лина напряглась, а Джозеф покраснел от воз­мущения.

– Считаю, что такой вопрос не заслуживает ответа. Ты меня хорошо знаешь, Одри.

– Разве? Я начинаю думать, что вообще тебя не знаю, отец. Кажется, все, чему я верила в людях, которых любила, брошено в грязь и рас­топтано, – она взглянула на Ричарда. – Человек, который клялся мне в любви и за которого я вышла замуж, считая его благородным, добрым, оказался монстром, – она посмотрела на Тус­си. – Женщина, которой я приказывала всю жизнь и обращалась как с простой служанкой, оказалась моей сестрой, – она снова посмотрела в глаза отцу. – Я отказалась от человека, кото­рого люблю, ради тебя, отец. Ради тебя, Джоя и Бреннен-Мэнор. Теперь я даже не знаю, что хоро­шо, а что плохо. Я начинаю подозревать, что все, в чем меня упрекали, когда я полюбила Ли Джеффриза, бледнеет по сравнению с тем, что сделали остальные члены моей семьи и мой отец! Все, чем я дорожила и что считала благородным, оказалось мерзким и отвратительным. Мои мечты о счаст­ливом замужестве разрушены.

Она глубоко вздохнула, прошла мимо отца, остановилась у окна, наблюдая за неграми, кото­рые работали в саду.

– Я уже не уверена, за что мы сражаемся. Раньше считала, что мы защищаем нашу честь, наш образ жизни. Но у вас не осталось чести и теперь я не уверена, нужно ли защищать этот образ жизни, – она глянула на отца. – Ты говоришь, что любишь Лину, как женщину, не замечаешь, что она негритянка. А как же тогда насчет остальных негров, отец? Чем они хуже?