Скорее всего, я проведу этот вечер так же, как большинство других – или займусь бухгалтерией Купера, или буду болтаться по комнате с гитарой, карандашом и листком нотной бумаги, пытаясь сочинить песню, от которой меня бы не тошнило, как тошнило от песен из альбома «Сахарная лихорадка».

– Ничего, – небрежно сказала я.

– Ладно, только не засиживайся допоздна за своим ничегонеделанием, – усмехнулся Купер. – Если Джордан будет все еще под дверью, когда я буду уходить, я позвоню в полицию и попрошу, чтобы его «бумер» отбуксировали.

Я улыбнулась, тронутая его сочувствием. Когда у меня наконец будет диплом врача, то первым делом я приглашу Купера на свидание. Как знать, может, он даже не откажется, ведь он любит высокообразованных женщин.

– Спасибо, – сказала я.

– Не за что.

Купер зашел в дом. Мы с Люси остались одни в тишине наступающего вечера. После ухода Купера я еще некоторое время посидела, допивая пиво и глядя на Фишер-холл. Со стороны здание казалось таким домашним, таким мирным, трудно поверить, что сегодня в нем произошла трагедия.

Когда на город опустился вечер, я поднялась к себе, и меня вдруг осенило, что в предупреждении Купера «не засиживайся допоздна за своим ничегонеделанием», прозвучала доля иронии. Может, он знает, чем я занимаюсь каждый вечер? Неужели ему внизу слышно мою гитару?

Не может быть.

Но тогда почему он так странно произнес «ничегонеделанием»?

Этого я не могла понять.

Хотя, с другой стороны, если уж начистоту, мужчины всегда были для меня загадкой.

Я взяла гитару и постаралась играть потише. Не хотелось, чтобы мои последние сочинения кто-нибудь услышал, даже Куп. Я помню, как его отец высмеял меня, когда я сыграла ему одну вещь. Это было незадолго до того, как мы с Джорданом расстались.

«Рокерский бред рассерженной девчонки», – вот как назвал мои песни Грант Картрайт.

– Пусть лучше песни пишут профессионалы, – добавил он, – а тебе стоит заниматься тем, что у тебя лучше всего получается – петь баллады. Между прочим, ты не прибавила в весе?

Когда-нибудь я еще покажу Гранту Картрайту, как на самом деле выглядит «рассерженная девчонка».

Умываясь перед сном, я выглянула в окно и снова посмотрела на Фишер-холл. Он сиял огнями на фоне ночного неба. Мне были видны крошечные движущиеся фигурки студентов, из нескольких окон приглушенно долетали звуки музыки.

В этом здании сегодня умер человек, но для всех остальных жизнь продолжается. Девушки прихорашиваются перед зеркалами, готовясь пойти на свидания, а ребята в ожидании девушек дымят сигаретами.

Через вентиляционные отверстия в боковой стене время от времени можно было видеть свет – это лифты поднимались и опускались в шахтах. Я снова невольно задумалась о том, что произошло. Что заставило девушку это сделать?

Или кто?

В понедельник мы с Сарой пришли в комнату Элизабет за ее вещами. Родители девушки были так убиты горем, что не могли сделать это сами и попросили администрацию резиденции упаковать вещи дочери. И я могу их понять. Когда родители посылают своего ребенка на учебу в колледж, им и в голову не приходит, что через три недели позвонят и сообщат, что их дочь умерла и нужно приехать за ее вещами. Особенно, если их дочь – такая скромница, какой, похоже, была Элизабет. Во всяком случае, если судить по ее вещам, которые Сара переписала, пока я их упаковывала. Если Келлоги потом обнаружат, что чего-то не хватает, мы предъявим эту опись, и они не смогут обвинить нас в воровстве, а такое, как сказал доктор Джессап, к сожалению, уже случалось. У девушки было семь спортивных свитеров! Семь! И ни одного черного бюстгальтера. А трусики только простые, хлопковые. Извините меня, но девушки, которые носят такие трусики, не занимаются лифт-серфингом.

Вот только я со своими выводами оказалась в меньшинстве. Сара, составляя опись вещей Элизабет, разглагольствовала о малозаметных симптомах шизофрении. Они как раз сейчас проходят эту болезнь на занятиях. «Симптомы шизофрении обычно не проявляются до тех пор, пока больной не достигает возраста, в котором погибла Элизабет», – просветила меня Сара. Она заключила, что, вероятно, именно шизофрения стала причиной нехарактерного поведения девушки в ночь гибели. Голоса в голове, и все такое.

Возможно, в словах Сары был смысл. Во всяком случае, дело было явно не в гипотетическом бойфренде Элизабет, как предположил Купер. Я это точно знаю, потому что в понедельник утром первым делом, даже до того, как сбегать в кафетерий за кофе и булочкой, проверила списки посетителей, приходивших в пятницу вечером. У Элизабет никаких посетителей не было.

Мы с Сарой потратили целый день, упаковывая вещи Элизабет. С ее соседкой по комнате мы так и не встретились, по-видимому, та пропадала на занятиях. Рейчел тем временем занималась организацией заупокойной службы по погибшей и решала с бухгалтерией вопрос о возвращении родителям Элизабет платы за учебу и проживание дочери.

Впрочем, не похоже, чтобы Келлоги оценили наши старания. Во время заупокойной службы в университетской церкви (я на ней не присутствовала, так как Рейчел потребовала, чтобы на время ее отсутствия в офисе я оставалась на месте, на случай, если студентам понадобится совет или помощь. Администрация резиденции очень озабочена тем, как смерть Элизабет может повлиять на остальных студентов. Впрочем, до сих пор не было никаких признаков, что они травмированы происшествием), так вот, во время заупокойной службы миссис Келлог сурово заверила присутствующих, что она это дело так не оставит. Смерть ее дочери не сойдет колледжу с рук, и она не успокоится до тех пор, пока виновные не будут найдены и наказаны. Во всяком случае, так рассказал Пит, который во время службы дежурил у входа в церковь.

Миссис Келлог не желала соглашаться, что причиной смерти Элизабет стало ее собственное безрассудство. Она заявила, что через две недели, когда будут готовы результаты анализов крови, мы все убедимся: Элизабет никогда не пила и, уж конечно, не принимала наркотики, поэтому не могла в ночь своей смерти болтаться с компанией обкуренных любителей попрыгать с крыши одного лифта на крышу другого. По словам миссис Келлог, ее дочь столкнули в шахту лифта, и никто не убедит ее в обратном.

Однако мистер и миссис Келлог были не единственными, для кого смерть Элизабет стала тяжелым испытанием. Увидев, что пришлось вытерпеть в эту неделю Рейчел, я поняла, что имел в виду доктор Джессап. Ну, насчет цветов. Рейчел действительно заслужила, чтобы ей преподнесли цветы.

А уж чего она на самом деле заслужила, так это прибавки к зарплате. Но, зная прижимистость администрации колледжа (штатное расписание заморожено с девяностых годов, и исключения делались только в экстренных случаях, как, например, в случае замены Джастин мною), я очень сомневалась, что Рейчел повысят зарплату.

Поэтому в четверг, на следующий день после заупокойной службы, я сбегала в магазин за углом и вместо того, чтобы купить кофе с молоком, пакетик «Старберст» и лотерейный билет (это мой ежедневный ритуал), купила самый лучший букет, какой у них только был. Потом я поставила этот букет в вазу на столе Рейчел.

Когда она вернулась в кабинет с какой-то встречи и увидела цветы, то так разволновалась, что на нее было просто страшно смотреть.

– Это мне?

Она прослезилась, честное слово, я не преувеличиваю, из ее глаз брызнули слезы!

– В общем… – сказала я, – да. Тебе столько пришлось вынести, что я…