Она направилась вниз по улице. Ну-ка, влево-вправо, влево-вправо. Дейдра улыбнулась.

Будильник звонит. Проклятие! Уже без десяти три. А кажется, дети только что отправились в школу. На экране телевизора парень с тонкими темными усиками как раз собирался признаться, кого он предпочитает – мать или дочь. Встречается-то он с обеими. Кого он там выберет, еще бабушка надвое сказала, а вот то, что через пять минут Консуэло, нянька Анны, привезет детей (сегодня ее очередь), – это известно доподлинно.

Лиза кубарем скатилась с кровати, уронив на пол тетрадь – та покоилась на одеяле открытая, но не тронутая, – и ринулась к шкафу одеваться. На полу аккуратной стопкой лежали кашемировый кремовый свитерок и элегантные брюки-хаки, которые были на ней утром, пока она готовила для всех завтрак, чмокала на прощанье Томми и отвозила детей в школу. Рядышком стояли остроносые коричневые башмаки. Сегодня-то уж она точно сходит в гимнастический зал, а потом займется книгой. Так она решила. Но передумала. Лучше сразу вернуться домой и взяться за домашние дела. Кончилось тем, что, вернувшись, она переоделась в домашнее и вместе с тетрадкой забралась на кровать. Смотрела телевизор, дремала. И не написала ни строчки.

Мгновение – и она уже готова. Слава богу, давно наловчилась. Беглым взглядом окинула себя в зеркале холла – волосы расчесаны, на губах свежая помада – и заняла пост у входной двери. В ту же минуту раздался возбужденный лай Лэдди и загудела машина Консуэло. Лиза открыла дверь и высунулась наружу, широко улыбаясь, энергично размахивая рукой. Умница Мэттью – знает, что должен помочь младшим выбраться из фургона. Холодно, темнеет, а он послушно стоит у дверцы, каждому протягивает руку и помогает спрыгнуть на заснеженную дорожку. Лиза с улыбкой наблюдала за детьми, обхватив себя руками. В последнее время она так быстро зябнет. Вот уже руки застыли, и зубы стучат, и колени трясутся.

– Быстренько! – крикнула она детям.

Все еще улыбаясь, махнула на прощанье Консуэло и, уже не глядя в ее сторону, начала отодвигаться в тепло дома, потихоньку, не выдавая слабости. Главное, чтобы Консуэло не могла доложить Анне ничего плохого.

Дети порядок знают – повесили рюкзаки и пальтишки (каждый на крючок своего цвета) и один за другим подошли обнять ее.

– Как прошел день? – спросила она.

Мэтт и Уилл скороговоркой пробормотали, что все хорошо, а Дейзи без слов помчалась в детскую, включила телевизор и, сунув палец в рот, устроилась на полу. Вернувшись из больницы, Лиза первые несколько дней еще придерживалась своего твердого правила – никакого телевизора после школы. Потом уступила, только предупредила детей, чтобы не проболтались отцу:

– Иначе больше не разрешу.

Двое старших мальчиков присоединились к Дейзи и телевизору. В прихожей остался только Генри. Обхватил Лизу за бедра, прислонился головой к животу:

– А как прошел твой день, мамочка?

Ну есть ли на свете другой такой четырех летний мальчуган, который спрашивал бы мать, как прошел ее день? Даже от Томми этого не дождешься. Лиза потрепала Генри по волосам. Другого поощрения и не требовалось – малыш стиснул мать ручонками и так прижался головой, словно хотел вдавить ее в новоявленную пустоту в животе Лизы.

Она взяла сына за плечики и осторожно оторвала от себя.

– Ну ладно, иди смотреть телевизор с остальными. Ты меня слышишь? – Лиза постаралась поймать его взгляд, чтобы он понял – она это всерьез.

Но мальчик смотрел в сторону, смаргивая слезы.

– Я хочу побыть с тобой, мамочка.

Каждый день одно и то же. Ласковый, отзывчивый, но, надо отметить, поразительно настойчивый.

– Мамочке нужно кое-что сделать. Мы с тобой об этом уже говорили. Мамочка теперь работает. Ты ведь не хочешь, чтобы вместо того, чтобы разрешить смотреть телевизор с братьями и сестрой, мамочка оставила тебя с нянькой?

Генри печально покачал головой.

– Тогда иди и смотри телевизор. – Лиза тихонько подтолкнула его. – Давай.

С обливающимся кровью сердцем она смотрела вслед удаляющейся поникшей фигурке. Набрала полную грудь воздуха и, круто повернувшись, пошла вверх по лестнице. Пока не поздно. Еще минута – и она бы сдалась. Ему самому это не пошло бы на пользу. Сейчас важно совсем другое: вся семья как можно скорее должна привыкнуть к новому положению вещей. Детям придется научиться быть более с мостоятельными, рассчитывать только на себя и друг на друга в смысле развлечений и насущных потребностей – кормежки и отдыха. Лизе и самой надо привыкать к новой жизни – к тому, что кто-то делает за нее ее работу.

В который раз, усевшись на кровать, она с новой решимостью открыла на коленях тетрадь и взялась за пульт с намерением выключить телевизор. Фильм про мать и дочку, влюбленных в одного и того же парня, закончился, и начался новый. Полногрудая женщина безмятежно растянулась в красном кресле-качалке, возле нее расположился мужчина с коротким «ежиком». Внизу на экране появились титры:

«Я тебе никогда этого не говорил, но… Рамона, ты ничего не хочешь сказать Даррену, прежде чем мы приподнимем завесу?»

Рамона подняла глаза к потолку, словно этот вопрос никогда не приходил ей в голову. «Нет», – ответила она наконец.

А сама Лиза – всегда ли и все говорит Томми? Что скрывала бы завеса, если бы героями фильма были они?

Себе она может признаться – что. Телевизор.

Целые дни безделья, когда она честно собиралась заняться работой и не делала ничего.

Грязное белье, которое она прятала в старом угольном баке в подвале.

Нечищеные зубы детей. Ни разу, со дня ее возвращения, дети не чистили зубы.

Боль, которая скручивает ее всякий раз, когда она принимается за что-нибудь, требующее чуть больше усилий, чем сидение перед телевизором. Которая порой накатывает даже и в этом случае. Звонки от подруг, на которые она не отвечает, хотя знает, что Джульетта подавлена несостоявшейся беременностью, а Анна бьется за окончательный разрыв с Дамианом. И потом еще Дейдра. По вечерам, когда та оставалась одна в городе, она звонила и оставляла длинные, запутанные сообщения о своих приключениях. Просила Лизу перезвонить, рассказать, как дела.

Кто-то потянул из-под нее покрывало. Она глянула вниз и обнаружила Генри, который пытался вскарабкаться на кровать.

– Генри, иди к себе.

Генри не двинулся с места.

– Нет.

– Что это значит – нет?

Слезы оставили на его щеках грязные полосы. В уголках рта засохшие остатки шоколадного молока, глаза с утра как следует не промыты, а уже снова надвигается ночь.

– Хочу с тобой, – пробормотал мальчик.

Чуть помедлив возле кровати, он вдруг снова ринулся вперед, обеими руками ухватился за покрывало и начал забираться наверх.

– Я же сказала – нельзя! – Лиза сжала кулаки и засунула под себя. – Иди вниз к Мэтти и Уиллу.

Генри молча продолжал карабкаться на кровать, коленом пихнул в щиколотку, рукой ухватился за ее колено.

– Тебе сюда нельзя.

Испустив вздох, он шлепнулся на бок, темной головой – единственный из мальчиков он унаследовал цвет волос Томми – тяжело привалился к ее бедру. На нее не смотрит, уставился в телевизор, где Рамоне открылось, что раньше она была Рамоном.

– Мэтти! – в отчаянии крикнула Лиза.

Безумная мысль, но вдруг старшему брату удастся оторвать от нее малыша и вернуть в детскую?

Какая надежная теплота идет от маленького тельца. Лиза приглушила звук телевизора. Что там за шум? Визг, стремительный топот ног в гостиной.

– Что там? Ребята бесятся? – спросила она сына.

Генри пожал плечиками. Внизу хлопнула дверь, дико захохотала Дейзи.

Лиза снова обратилась к мальчику:

– Ты сегодня устал?

Господи, как тяжело! Как хочется погладить темные спутанные волосы. Она держалась из последних сил.

Он что-то тихо прошептал. Ей пришлось переспросить.

– Я скучаю по тебе, мамочка, – повторил он.