– С Вами, Олег Петрович, мы ещё поработаем. Я прошу Вас явиться за час до начала. И мы непременно найдём уголок для уединения.

– А дома, Олег Петрович, Вы непременно задумайтесь над пророческой ролью Поэта, над его великой миссией, так сказать. – Вставил Соломон Сергеевич свои пять копеек. И вид у него при этом был такой грозный и величавый, что если у кого – то и были сомнения насчёт пророческой роли и миссии, то теперь эти сомнения развеялись, как дым.

Васильев скривился, но, скривившись, покорно кивнул головой и вышел в фойе. Там уже гулял довольный Добежалов.

– Вот какие чудеса творит натуральный обмен! – изрёк Добежалов.

Васильев не понял:

– Какой обмен, Игорь? Что на что и когда?

– Какой ты… – улыбнулся Добежалов. – наивный. Я дал Ходулину на водку, чтобы он порепетировал со своими орлами. Вот и получается, что я выменял твою драгоценную свободу на банальную бутылку.

Вышли на улицу. Похоже, что прошёл краткий дождь. Пахло свежестью и на асфальте лежали мутные зеркала луж. В одну из них Васильев ступил, задумавшись. А когда отматерился и вытер грязь с ботинка клоком травы, сорванной с газона, то спросил сам у себя:

– И какого хрена они в этом «Пророке» нашли? Банальный стишок. Если я правильно помню, даже перевод откуда – то.

– Э-э-э-э, братец! – подхватил тему Добежалов. – Тут ты в корне не прав.

Мелко берёшь. А ты глубже копай! Глубже. Стих этот для Пушкина в самом деле этапный. По Александру Сергеевичу так государственная машина прокатилась, что ему стало не до романтики. Ведь сразу после «Пророка» он напишет:

– Нет, я не льстец, когда царю

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю ,

Языком сердца говорю.

– А потом? – Спросил Васильев.

– А потом. Что потом? – задумался Добежалов. – Потом было всё, как положено.

Но весь остаток жизни преследовал Пушкина Медный всадник, с грозно протянутой рукой.

– Это уж… Да. – загрустил Васильев, но тут же грустить перестал, потому что стояли друзья уже у входа в единственный в Городе пивной бар.