В доисторические времена ниандертальский вождь, войдя в пещеру, разрисованную местными талантами, окидывал строгим взором все эти наскальные шедевры и, одобрительно урча, поднимал вверх большой палец руки.

– Шедевр! – тут же подхватывало стадо. И художников начинали усиленно кормить и называть классиками.

Правда, иногда вождь недовольно покачивал головой. И тогда незадачливых мазилок от искусства попросту съедали.

Это ж надо! Сколько лет прошло, а традиции сохранились.

Хотя, после Никиты Сергеича вожди уже оценками не занимаются. Не опускаются, так сказать. Для этого есть публика попроще. Критики все мастей и разные другие специалисты.

Вот такими специалистами из категории «разных других» и были в Городе Елена Михайловна и Соломон Сергеевич. И к мнению их прислушивались не только простые смертные, но и там наверху. А это, сами понимаете, накладывает… так сказать… ответственность за судьбы русского искусства.

Так вот. Как только Соломон Сергеевич кивнул лысеющей головой участникам репетиции, так сразу же Елена Михайловна объявила перерыв.

Васильев вышел на улицу. Там кучковались, временно выпущенные на волю, участники репетиции. Причём, отдельными группками стояли духовики и аккордеонисты. Между ними прогуливался Добежалов. Увидев Васильева он обрадовался, но, похоже, больше Добежалова обрадовался неутомимый Яша Коган. Он схватил Васильева за рукав и забормотал:

– Господи! Вот, наконец – то, нормальный человек попался. Образованный. Не то что эти лабухи и поцы. Вот скажите, Олег Петрович?.. Тут вопрос возник, так я могу его задать?

– Задавай. – неосторожно сказал Васильев и тут же спохватился, увидев, что Добежалов жестикулирует за Яшиной спиной. Но было поздно.

– Вот, скажите мне, Олег, как культурный человек, – начал Яша и вцепился в Васильевский пиджак мёртвой хваткой. – Вот, скажите мне, куда они в туалет ходили?

– Кто? – недоуменно спросил Васильев.

– Как кто? – обрадовался Яша. – Дворяне эти. Пушкинские. Балы – шмалы, ля, ля – тру, ля, ля – это понятно. Непонятно, где у них туалет был. Вот, Вы в Михайловском были? И я был. Вы там туалет видели? И я не видел. А дамские платья ихние на картинках видели? А, если видели, Олег, скажите мне мыслимое ли дело задрать подол такого платья и не описать потом его в процессе, так сказать? Правильно. В одиночку задрать подол невозможно. Так же, как и не описать невозможно. Ну, ладно. В деревне – это я понимаю. В кусты можно сходить, или в домик типа сортир. А в городе? Нет, Олег! Вы скажите мне куда в городе сходить, если на балу пара сотен людей и все хочут?

Васильев затосковал было, но Добежалов пришёл на выручку:

– А пошёл бы ты, Яша, посрать. Там заодно и найдёшь ответы на поставленные вопросы.

– Вы жлоб, Добежалов! – обиделся Яша. – Мыслящий человек Вам не пара, потому что Вы жлоб и шмаэзл.

И Яша отошёл с гордо вздёрнутой головой.

– Спасибо, Игорь! – улыбнулся Васильев. – Ты настоящий друг.

Покурили, помолчали. И Васильев неожиданно спросил:

– А действительно, как же они с этими делами управлялись?

– Ты, блин, думай лучше, как из нежных лап Елены Михайловны живым вывернуться. – посоветовал Добежалов. – А то перекур уже заканчивается. Ну, ладно. Соображу что – нибудь. Что только не сделаешь для спасения товарища, а по выходным друга и собутыльника?

Добежалов пошёл к аккордеонистам, а Васильев в зал.

Там уже сидели в полной боевой готовности Елена Михайловна и Соломон Сергеевич. Елена Михайловна сосредоточенно выискивала нечто в своей заветной папочке, а Соломон Сергеевич восседал рядом. И столько брезгливости, презрения и ненависти к штукарям от искусства было на лице Соломона Сергеевича, что, казалось, дай ему Маузер – он тут же перестрелял бы этих дилетантов и извращенцев. И рука бы у него не дрогнула.

Васильев тоже с нескрываемой брезгливостью поднялся на сцену, выдержал паузу и произнёс значительно:

– Александр Сергеевич Пушкин. «Пророк».

– Стоп. – рявкнула Елена Михайловна. – Вы, Олег Петрович выходите на сцену, прямо скажу, какой – то несобранный. Вот, как – то, не чувствуется, что Вы сейчас будете читать великие строки.

Васильев понимающе кивнул и ушёл в кулису. Там он потоптался немного и только потом торжественно выплыл на сцену. При этом Васильев был так наполнен чувством ответственности, что боялся это чувство расплескать.

– Александр Сергеевич Пушкин. – провозгласил Васильев. Потом выдержал паузу и добавил:

– «Пророк».

После этого Васильев снова взял паузу. Только более продолжительную и эффектную, чем в первый раз. И только потом начал читать:

– Духовной жаждою томим ,

В пустыне мрачной я влачился…

– Стоп! – закричала Елена Михайловна. – Олег Петрович! Дорогой! Я не вижу мрачной пустыни. Как – то, пропадает у Вас такой эффектный образ. И жажды не чувствуется…

– Нет проблем. – согласился Васильев. – Будет жажда.

И Васильев начал сначала. Произнося первую строку он сделал такое изнурённое лицо и так мучительно проглотил слюну, что каждому должно было быть понятно – вот человек, умирающий от жажды.

– Хорошо! – одобрила Елена Михайловна.

– А я не верю. – вмешался Канарейкин. – Это жажда пива, а не духовная жажда. Духовная жажда – это нечто высокое.

И Соломон Сергеич собрался было сам изобразить духовную жажду, но тут на сцену начал выплывать оркестр аккордеонистов. Музыканты строго и молча выходили из кулисы, держа в одной руке стул, а во второй пюпитр. Аккордеоны уже были пристёгнуты к груди ремнями.

– Что это? Как такое? Кто позволил? – разъярилась Елена Михайловна.

– Спокойно! Только без драки, пожалуйста! – охладил её пыл руководитель оркестра Ходулин. Во первых мы по графику, Вами же, Елена Михайловна, составленному. А во вторых, у нас концерт в подшефном колхозе и автобус уже пришёл. Когда же, позвольте Вас спросить, нам сцену попробовать?

– Это полное безобразие, не не творческий процесс! Я буду ставить вопрос. – взвился было Соломон Сергеевич, но практичная Елена Михайловна его тактично осадила:

– Что тут поделаешь, Соломон Сергеевич – товарищи в графике. – и тут же испортила Васильеву настроение окончательно: