Ширяев не спеша прогуливался по городу. Одет он был поверх мундира в обычную епанчу, как простой солдат. Со стороны не скажешь, офицер или нет. Если же при его появлении частенько умолкали разговоры, так это от возникшего уже давно антагонизма.

К потешным остальные солдаты относились плохо. Как к привилегированным частям, которым и платят вовремя, и одевать не забывают, и почет повсюду оказывают. Егеря, правда, к потешным не относились. Вообще появились недавно, и большинство толком не представляло, кто это такие. Но к новшествам царя многие относились с предубеждением. Солдат ли, офицер, а как побежит докладывать по команде услышанное, так греха не оберешься. Тут это быстро. Лучше помолчать, пока егерь не пройдет, и уже между собой спокойно поговорить за жизнь.

– Пес царский! – донеслось в одном месте до Ширяева.

Григорий спокойно оглянулся и посмотрел на группу стрельцов. Однако те молчали, словно фраза Ширяеву померещилась. Кто-то глядел на него с вызовом. Большинство предпочло отвести глаза.

И ладно. Не выяснять же отношения!

Зато в другом конце улицы окликнули:

– Кто такие будете?

– Служивые, – улыбнулся Ширяев окружившим его стрельцам.

– Это понятно. Навроде потешных али как?

– Мы – егеря.

– А энто как? Слово-то чудное.

Ширяев объяснил. Рассказал о службе, о подготовке, помянул, что жалованье выплачивается вовремя. Целых одиннадцать рублей в год рядовому, а кто повыше – еще больше.

– Надо же – кому-то вовремя, а кому вовсе не платят! – в голосе говорившего прозвучали злые нотки.

– Да ладно, Кондрат! Они же новые! Потом тоже хлебнут горя, – попытался успокоить его сосед.

– Почему не платить? Хозяйств у нас нет, иных доходов тоже. Да и со временем все равно не густо. Сплошные учения, порою передохнуть некогда, – миролюбиво поведал Григорий.

– Будто мы ничего не делаем! – вновь возмутился Кондрат. – Сидим тут вдали от дома, и возвращать нас не собираются!

– А хозяйство на бабах, – поддержал его еще один стрелец. – Много ли бабы наработают? Того гляди, по миру пойдешь.

– Так война же, – попытался урезонить стрельцов Григорий. – Налетят турки на Азов, захватят, и, почитай, все жертвы псу под хвост. Что тогда, сначала начинать?

– Еще раз начинать, вестимо, не годится, – вздохнул второй, рассудительный. – Но и мы тут вечно сидеть не могем. Смена должна быть. Жалованье, опять же. Пообносились совсем, да и домой привезти чегой-то надо.

Его поддержали. Служба службой, но и вознаграждение за нее должно быть. И несправедливо: кто-то в Москве под боком у жены находится. А кто-то – у черта (не будь лишний раз помянут) на куличках. Полковникам да воеводам что? Они свое, чай, получат. Потешные опять-таки всякие…

– Так в чем проблема? Слышал, будто набирают четыре новых полка из охотников. Переходите туда. Будет вам жалованье вовремя. Но спокойной жизни не обещаю. – Ширяеву по-своему стало жалко этих людей, на которых наплевало собственное государство.

Правда, они тоже частенько служили не делу, а отдельным лицам. И давно представляли собой не воинскую силу, а вооруженную толпу, больше занятую своими правами, чем обязанностями. Да еще весьма специфическими методами.

Если бы в жизни все было так же четко и определенно, как в полузабытых учебниках истории!

– А бабу с ребятишками куда? – сверкнул глазами Кондрат. – И лавка у меня. Ее что, первому встречному подарить?

– Так выбирать надо. Или служба, или лавка. – Ширяев знал, что вопрос о роспуске стрелецкого войска уже решен.

– Завсегда совмещали, и ничего. Чай, не последняя голь перекатная. Нам была прибыль и честь, царям – польза, – подбоченился Кондрат.

А Ширяеву припомнились читанные в детстве строки о стрелецких бунтах. Вот уж где польза царям!

– Может, вас на замену прислали? – спросил рассудительный, уводя разговор в иное русло. – А нас того, в Москву? Али просто на усиление? Турка, скажем, идет?

– Ну ты сказанул! Куда же он пойдет зимой? – раздалось из толпы. – Замерзнет по дороге!

– Какая зима? Смотри, подтаивает все, – возразили ему.

– Скоро грязища сплошная будет, – добавил еще один. – По ней вообще не пройдешь, не проедешь.

Зимой-то как раз татарва, говорят, по всей окраине лютовала.

– Так татарва – не турки. Турок больше пеший воюет.

– Слышь, а правду люди бают, будто царь нас покинул?

– Не покинул, а уехал. Надо помощников в войне искать. – Хотя Ширяев знал, что никаких помощников Петр не найдет.

– А как подменят его в Неметчине? Немцы – они такие. Только и мыслят, как поболе православных истребить. Вон, Франчишка Лефорт что учудил…

– Да и сам Петр постоянно с немцами якшается. Словно не русский царь, а бог весть что!

– Наряды басурманские носит, тьфу!

– Вот при отце его, сказывают…

Ширяев вздохнул. Он-то знал, что защитники и ревнители старины обречены. Наверняка все эти люди скоро лягут под топор, даже не чуя под собой вины.

Или нет? Если разойдутся с миром, то даже у Петра не будет причины их преследовать, мстя за виденные в детстве картины. А Суриков пусть ищет другой сюжет. Их всегда достаточно в истории любой страны.

Да, пусть ищет…

Весна действительно потихоньку вступала в права. В сплошном снежном покрове появились проталины. Прежде – малочисленные и небольшие, потом – крупные, обещающие в ближайшее время слиться в одну. Сам снег стал ноздреватым, а за ним лед на Дону перестал внушать доверие и служить естественной зимней дорогой.

Потом как-то в одночасье грязно-белое исчезло, и только продолжающийся по реке ледоход напоминал о миновавшей зиме.

Егеря практически все время проводили в поле. Месили грязь, совершали всевозможные перестроения, а уж стрельбами занимались с таким усердием, что пороха было истрачено едва ли не как за обычную войну.

Последние льдины исчезли, словно их никогда не было. И почти сразу пошла в рост трава. Воздух пропитался ее ароматами. Многим, кто вынужден был сидеть в некогда чужой, а ныне своей крепости, захотелось домой. Там тоже все начинает зеленеть, но, кажется, ярче и сильнее. В родных местах все лучше.

Тут Шеин и собрал стрельцов. Надменно выпятив бороду, новоявленный генералиссимус объявил царскую волю. Прежние полки остаются на службе до конца лета, пока не будут подготовлены новые. После чего каждому стрельцу предоставляется выбор – или идти в солдаты на общих основаниях, или записываться в другое сословие. Понятно, не дворянское. На это могли претендовать разве что высшие офицеры, правда, при условии службы там, где потребуется государству. Но сословий много. При наличии денег можно заниматься торговлей, по мере возможностей – каким-либо иным делом в городе, а то и становиться государственными крестьянами.

– Думайте, кому что лучше. До осени времени много, – закончил Шеин, опуская руку с бумагой.

Новость ошарашила. Хоть и ворчали стрельцы на тяжкую долю, однако сейчас они были сословием служивым, с кучей льгот, а тогда станут простыми людьми. Теми, с которыми власть вообще не считается.

– Да что это деется? – первым озвучил общее настроение пятидесятник Евсей Рыжов, человек, известный в стрелецких полках тягой к правде. – Мы Азов брали, за царя кровь лили, а теперь без надобности?

– Знаем мы крестьянскую долю! Видали, как их на работы гоняют! – донесся голос из толпы. Только этот говоривший предпочел на передний план не выступать.

Дальше отдельных слов стало не разобрать. Зато в сплошном гуле отчетливо чувствовалось общее недовольство.

А вот гнева пока не было. Завести себя как следует люди не сумели. Это же не сразу происходит. Потому обратили внимание, как болтавшиеся там и здесь егеря словно невзначай собрались группами, а группы те больше походили на строй.

Хотя стрельцов было заведомо больше, но солдаты сумели окружить их. Да и ружья говорили о многом. Тем, кто видал, как царские прихвостни умеют с ними обращаться.