И как реагировать? В духов и привидений я не верю, разговаривать же с самим собою, точнее, с собственной болезнью, нелепо и опасно. Однако, естествоиспытатель должен оставаться таковым даже в самой безнадежной ситуации. Посему, поразмыслив, я задал моему Даймону самый естественный для путешествующего по Африке вопрос – об истоках Нила. Любопытно было услышать, как я сам (точнее, некая часть моего больного сознания) сумею выкрутиться.

Ответ, признаться, обескуражил. Привожу его дословно, ибо не удержался и попросил Даймона повторить:

«Исток Белого Нила – река Рукарара, впадающая в реку Кагера».

Вновь не сдержавшись, я поинтересовался точными координатами. Мой Даймон несколько замешкался (sic!), но все-таки сообщил следующее: 1°20' и 2° северной широты и 30°30' – 31°10' восточной долготы. Но это не координаты загадочной Рукарары, Даймон их не знает (!), а координаты некоего озера, куда впадает река Кагера. Кроме того, он добавил, что Рукарара считается истоком Нила условно, ибо за такой можно принять любой из притоков Кагеры.

Простите, КЕМ считается?

Мбомо без всяких шуток советует обратиться за разъяснениями к здешнему колдуну.

Вот именно.

Своеобразный «ответ Чемберлену» по-фински на «Суоми-красавицу», даже время исполнения почти такое же. Запись 1942 года. Матти Юрва музыку, конечно, не писал, а лишь обработал известную песню про ухаря-купца. Получилось очень удачно, особенно по контрасту с советской песней. Веселая ирония – против весьма натужной патетики. В 1942-м финны еще могли смеяться.

– Очки сам протрешь?

Очки?! Алеша, не думая, коснулся металлических дужек. Надо же, и это заметили. Внимательные, однако!

Вопрос решился быстро благодаря подсунутой под руку черной бархотке. Видно стало лучше, понимания, однако, ничуть не прибавилось. Его усадили к компьютеру, по экрану по-прежнему плавают какие-то картинки…

Ага, уже не «какие-то» – фотографии. Знакомый город: улицы, деревья в парке, старые дома в центре, главная площадь. А вот и университет!

За годы учебы Алексей привык – к этим улицам, к домам, к людям. Не впервой – семья кочевала по стране от Мурманска, в котором довелось родиться, до тихого Чернигова, где сейчас жили отец и мать.

Новый город Алеше пришлось осваивать уже самостоятельно. Освоил. Но все равно чувствовал себя не слишком уютно, особенно в шумном центре. Слишком много людей, и все куда-то бегут, бегут, бегут… А тут еще Десант! Интересно, чего с ним делать собрались? Током пытать станут – прямо у монитора?

А голова как болит! У-у-у!

– Чего ты ему поставишь? – Хорст Die Fahne Hoch.

– «Pain Control», само собой. А потом «Cable Car Ride». – Женя, у которой носик.

– Заснет.

– А мы ему Эшера.

На пытку это никак не походило, что, впрочем, не слишком успокаивало. «Pain Control» – в каком смысле? Боль, значит, станут контролировать? Вот спасибо!

Или песня так называется?

– Внимание, Алексей! – снова Хорст. – Сейчас наденешь наушники и станешь слушать музыку. Можешь реально расслабиться – а можешь и не расслабляться, один черт. Чего ждешь? Наушники, давай!

Спорить Алеша не решился. Хорст наклонился над столом (сколько росту у парня? метра два, больше?), диск в дисковод отправил…

И грянуло!

Нет, наоборот совсем. Это Алеше думалось, что грянет – не старым добрым роком, не поганой нынешней попсой, так «Аргонским маршем» – точно. А то и вообще «Вахтой на Рейне». Грянет – молотком по пылающему болью виску. «Es braust ein Ruf wie Donnerhall…» Или «Суоми-красавицей», как и обещано было. Но не грянуло, тихо заиграло. Не марш, не попса, не рок – и не классика. С оркестром, ретро – но точно не наше.

– Чего это? – не удержался.

– «Ad astra» – без особой охоты откликнулась Женя, – Ян Хайз. Не знаешь? И не надо, слушай, не отвлекайся. Там еще много чего будет.

А по монитору – все те же фотографии. Река, мост, костер среди старой травы, желтая листва осенних деревьев. Где это? Кажется…

Красношкольная набережная.

Так это в двух шагах – возле дома и снимали. Странное дело! Ни как ехали, ни куда, Алеша не помнил, а тут все перед глазами встало. Набережная, высокие дома у реки, вдали – громадина Цирка. Не иначе, фотки вспомнить помогли. Красиво снято, с понимание, с любовью даже.

Впрочем, пейзажи, ведуты разные быстро Алеши надоели. «А как же Эшер?» – чуть не поинтересовался вслух. Об Эшере Алексей слыхал, как не слыхать! Сумасшедшие картинки, ни верха, ни низа, одно в другое перетекает. Полное отрицание сразу всего: реализма, материализма, объективизма…

Неведомый Ян Хейз сменился чем-то другим, тоже ретро-оркестровым. Алеша без всякой охоты вслушался. Так себе музычка, не впечатляет. Вспомнился слоган, виденный где-то в Сети: «Ностальгическая революция начинается!» И точно. Не марши, так занудство с полным набором духовых.

Самое время повозмущаться и не просто, а по полной программе. Это чего ж получается? Сначала напали на мирный демократический пикет, потом ногами обработали, права человека нарушили в самой извращенной форме, а теперь «ретрой» накачивают. В конце концов, какого!..

Замер Алеша. Губу закусил.

Какого? Такого!

Голова не болела.

…В тот год они в последний раз втроем поехали на море: мама, папа и он, бывший десятиклассник, будущий первокурсник. Поступление висело на волоске, балл оказался «режущим», но Алешу это совсем не волновало. Не потому, что в армию все равно не возьмут. Тут тоже ясности не было, военкомат греб всех подряд, хромых, слепых, увечных. Но на душе было легко, спокойно и как-то по-особенному радостно. Может, потому, что папа бросил пить и твердо обещал больше не пытаться, а у мамы не болело сердце. Стоял август, штиль сменялся легкими волнами, на дискотеках крутили чудовищную чушь, чуть ли не «Руки вверх», а в маленькой кафешке «Миндаль», прилепившейся под самой горной вершиной, можно было выпить настоящий мускат.

И – девушки. В тот, далекий, почти забытый август Алеша впервые не без изумления понял, что так мучавшие его стеклышки на глазах не только ничуть не портят, но и напротив, придают даже некий, недоступный прочим шарм. По совету случайной знакомой, имени которой Алеша вспомнить уже не мог, он разорился на новые очки – отчаянно дорогие, с почти что золотыми дужками.

Очки подбирали вместе – а потом долго целовались в парке под большим деревом-лианой с листьями, как у фикуса.

Очки Алеша не снимал. И ничего, не мешали.

Жаль, имени не вспомнить! Ни имени, ни самой девушки. Она, кажется, носила очки, но надевала изредка, когда читала…

Дерево называлось павлония.

Потом… Потом такого уже не было. Отец вновь начал пить, мама трижды в ход ложилась в больницу, постарела, перестала смеяться. Может, поэтому и не вспоминался далекий счастливый август, забылся, ушел… А теперь почему-то перед глазами встал, словно ему, Алеше Лебедеву, вернуться позволили. Как это у Геннадия Шпаликова? «Там, где – боже мой! – будет мама молодая и отец живой.»

Девушку звали Света

…Над неровным шахматным полем, над двумя реками – светлой и темной – неслышно и неотвратимо плыли птичьи стаи. Белая – над черной рекой, черная – над белой. Птицы возникали неоткуда, из изгибов клеток-полей, из крыльев иноцветных соперниц. Вот и два города – тоже разные, но чем-то и похожие, словно близнецы. Белые птицы над черными крышами, черные над…

Все верно. Эшер, как и обещано, одна из самых известных работ. Перед этим был дом-загадка, где лестницы ведут вниз и одновременно вверх, до этого – водопад…

Оказывается, он все видел? Когда?!

Удивиться, как следует, по-настоящему, Алексей не успел.

Звонок! В дверь? В дверь.

– Объясняться будешь сама.