На огромном транспаранте, висевшем над пустынной в этот поздний час улицей, виднелись три буквы, «Р Н И», обрамлявшие гигантскую русскую свастику. Канаты, которые держали материю, были натянуты слабо и свастика хищно покачивалась в ночном ветерке. Тихон запахнул штору. Смотреть на это, да еще и под окнами собственной квартиры, было выше его сил. Тяжело ступая, Коростылев прошел к столу и включил настольную лампу. Конус света выхватил какие-то бумаги, письма, пришедшие за время его отсутствия. Его жена, Галя, тихо спала в соседней комнате, так до сих пор и не услышав прихода Тихона. Ему не хотелось ее будить, но на поиски необходимого он может потратить больше времени, чем ему отпущено боевиками националистов. Отворив дверь спальни, Тихон, замер на несколько мгновений и с грустью смотрел на дышащее под одеялом тело жены. Свет фонаря проникал сквозь какую-то щель в занавесках и выхватывал из темноты часть безмятежного Галиного лица. Подойдя к жене, Тихон легонько коснулся ее плеча.

– Это я. – Полушепотом сказал Коростылев. – Галинка…

– Тихон? Ты? – Послышался взволнованный чуть хрипловатый спросонья голос.

– Я, я. Из-под одеяла навстречу Шраму потянулись две руки.

– Не время сейчас… – Сурово шепнул Тихон.

– Есть у нас тушь и иголки? Задавать вопросы мужу было бессмысленно. Годы совместной жизни, которые и совместными можно было назвать лишь с большой натяжкой, приучили ее к этому. Тихон мог пропасть на месяцы, а потом так же внезапно вернуться. И опять исчезнуть. Через минуту Галина положила на стол перед мужем подушечку со швейными иглами и флакончик туши.

– Спасибо, дорогая, – Отозвался Коростылев.

– Приготовь чего-нибудь… Пока жена возилась на кухне, Тихон выбрал самую тонкую иглу и начал методично, со всех сторон, стачивать ее о наждак. Вскоре толщина показалась Шраму подходящей. Он провел пальцами вдоль острия. Заусенец, которые могли бы помешать, не было и Тихон, выдернув из ушка одной из игл белую нить, стал с усилием наматывать ее на свою иглу, оставляя свободным лишь самый кончик, миллиметра полтора. После этого, он несколькими движениями шариковой ручки набросал на среднем пальце правой руки перстень печатку. Рисунок на нем говорил всякому, знакомому с зековской символикой, что его владелец сидел за «мокрое». Окунув иглу с ниткой в тушь, Тихон начал прокалывать линии на пальце. Потекла кровь. Сперва несильно, но капли из соседних точек сплавлялись в одну кровяную лужицу, срывались, падали на полированную поверхность стола. Галя, пришедшая с кухни сообщить, что все готово, лишь ойкнула, увидев эту картину.

– Вытри потом сразу. – Сказал Тихон, лишь на мгновение отвлекшись от работы. Голый по пояс, с несколькими новыми шрамами, некоторые из которых были совсем свежие, Коростылев сидел перед лампой и ее свет придавал рельефность мышцам на мощных руках Тихона.

– Жаль, – Буркнул он сам про себя, – Жаль что свежак… Ведь недели две показывать никому нельзя будет… Он вопросительно глянул на жену, и та сразу поняла:

– Бинт? Тихон кивнул. Покончив не то с поздним ужином, не то с ранним завтраком, Коростылев отхлебнул сладкого терпкого чая и расслабленно прислонился к стене, наслаждаясь редкими мгновениями покоя.

– Я сейчас уйду. – Сказал Коростылев.

– Если кто будет спрашивать – то не было меня тут. Где я – не знаешь. Галина послушно покивала.

– А когда ты появишься, Тиша?..

– Я позвоню. Махнув не прощание жене, Коростылев быстро зашагал по улице. Галя заметила, что один из пальцев светлее остальных, но через мгновение сообразила, что это бинт. Через минуту транспарант со свастикой скрыл мужа и Галина задумчиво, как это всегда бывало после подобных кратких визитов, стала прибирать в квартире. Она тщательно вытерла кровь со стола, навела на нем порядок, вновь аккуратной стопкой разложив сброшенные на пол и так и непрочитанные письма. Галина снимала занавески, намереваясь их постирать, когда громко застучали в дверь. Потом удар кулака по звонку наполнил квартиру судорожным дребезжанием. Галя открыла. Их было четверо. Трое бледных молодых парней в черных куртках, и один постарше, с седыми висками.

– Где твой муж? – Спросил тот, что был старше и одним неуловимым движением схватил женщину за горло. У него оказался очень спокойный и даже почти ласковый голос. Мимо резво прошмыгнули молодые парни.

– Говори, блядь! Галя молчала. Она только отворачивала голову, чтобы не нюхать тот зловонный ветер, вырывавшийся из глотки седого. Бледные молодые люди в три минуты перевернули квартиру вверх дном.

– Никого. – Отряхивая ладони, объявил один из них.

– Похоже, и не было… – Предположил другой, плотоядно поглядывая на Галину.

– Жалко мне тебя, – Обращаясь к Галине, медленно процедил седой. – Впрочем, если ты скажешь, где твой муж… Парень, говоривший вторым, Галина навсегда запомнила это выражение лица, как-то по особенному гаденько ухмыльнулся и резко содрал с женщины халатик. Но прозвучал строгий оклик седого:

– Ша! Насильничать не будем! Время! Галина лишь краем глаза увидела, как один из молодых приподнял куртку, и из-под нее показался странной формы чехольчик. Потом блеснула сталь. «Ножны» – Поняла Галина. Она не успела испугаться, когда парень, с той же улыбочкой, вогнал холодное лезвие снизу вверх, под лопатку.

Солнце светило во всю, но было прохладно. Коростылев, с ленивым видом, прохаживался по площади трех вокзалов. В левой руке он держал бутылку «Жигулевского», к которой изредка прикладывался. Несмотря на ранний час, работали почти все коммерческие палатки. У них уже крутились небритые личности, выпрашивая у проходящих мимо тысчонку на опохмел. Ряды старушек предлагали водку, пиво, вобл недомерок, колбасу. Тихон не обращал внимания на их призывные крики. Именно здесь, если верить осведомителю майора Загоруйко, видели Бешеного. Обычные алкаши не интересовали Коростылева. Ему нужны были настоящие бомжи. Люди, которые в силу обстоятельств опустились на самое дно жизни. Вскоре Шрам увидел одного из них. На путях стояла открытая железнодорожная платформа, битком набитая мусором. По ней ходил бородатый мужик в рванине. Обеими руками он разгребал мусорные завалы. Что-то он складывал в грязный целлофановый пакет, что-то отправлял прямо в рот. Пассажиры, торопясь кто не электричку, кто в город, невольно убыстряли шаг, стараясь не замечать бомжа. Тому же было на все наплевать, и он упоенно ворошил отбросы, не обращая внимания на окружающее. Подойдя ближе, Тихон несколько минут рассматривал бомжа, потом крикнул:

– Эй, земляк! Бомж не отреагировал. Тихон обернулся по сторонам, прикидывая, чем бы привлечь внимание. Но ничего подходящего поблизости не нашлось, и Коростылев, одним глотком допив остатки пива, кинул бутылку. Он метился не в самого бомжа, а перед ним, но бутылка скользнула в ладони и, пролетев несколько метров, ударила помоешника прямо между лопаток. Разогнувшись, тот повернулся и посмотрел на Тихона. У бомжа оказались голубые глаза. Они настолько контрастировали с его загорелой физиономией, что казались какими-то чужеродными островками чистоты среди смуглой от грязи кожи.

– Ты чего? – Обиженно спросил бомж.

– Иди сюда.

– Да иди ты!.. Тихон подошел ближе на несколько шагов:

– Дело есть. – Продолжил Коростылев, не реагируя на злобное бурчание.

– Знаю я твои дела… – Прохрипел бомж, возвращаясь к прерванному завтраку:

– Хватит. Ученый… Не понимая, чего же так боится этот человек, Тихон решил говорить напрямую:

– Да человека я одного ищу!..

– Ага! – Поднял голову бомж и уставился на Коростылева голубыми лужицами:

– Искал тоже тут один… А потом Соплю без печенок нашли… Теперь Шраму все стало ясно. По Москве несколько лет упорно ходили слухи, что какая-то мафия специально крадет молодых бомжей для использования их в качестве доноров различных органов. Потом, правда, поймали одного мужика, который признался в совершении множества убийств. Он считал, что занимается черной магией и хотел оживить Петра Первого. Для этого ему нужна была свежая кровь и внутренности людей, убитых разными способами. Преступник уже около года сидел в Сычевке, но слухи о трупах без внутренностей все еще будоражили воображение жителей столицы.