– Что?!
– Сам, сам отравился. Записку оставил, клонов очень боится… Дурак. Можно подумать, бессмертный – вот и пришлось таблетки жрать, чтобы из игры вывалиться. А Милош не придет, Аркаша, не волнуйся… Я просто это знаю.
– Почему он может не прийти? – не унимался майор. – Это же элементарно – утроить здесь засаду! Я, когда сюда шел, думал, что тебя в живых-то уже нет. Но вокруг было чисто…
– Наверное, что-то случилось. Но нас это пока не касается. Ты поищи что-нибудь еще полезное, а потом ложись спать. Утром поедем вышибать из Отиля показания, Просто поверь мне, Аркаша. Сам видишь – я не тот человек, которого можно прихватить голыми руками. Если говорю, что Милош не придет, значит, знаю точно. Утром поедем…
– Нас туда не пустят! – Шацкий продолжал скачивать информацию. – Запрещено, а чувства верующих защищает Конституция. Но ты меня завел, я, пожалуй, рискну туда ворваться по нахалке, с удостоверением… – Майор, покачиваясь, подошел к Живцу и забрал у него бутылку. Допил остаток одним глотком, всмотрелся в лицо спящего. – Странный ты малый, Гладышев. Очень странный. И об этом я еще очень хорошо подумаю… Трудно иметь дело с киллером, да еще болтающим о мутантах и зеленых человечках. А верю я тебе только потому, что…
«Потому что руководство приказало, – про себя закончил он. – Сволочь же этот Бурджули. Сам бы вот так повоевал, в одиночку и без прикрытия…»
– Все просто, – говорил Зеленка, и Сучок без устали кивал. – Сначала люди построили города. В городах не растет жратва, в городах ее надо покупать. Значит, уже задумаешься: заводить ли кучу детей? Не очень охота хоронить-то. А хоронить придется, потому что всякие заразные болезни город стороной не обойдут. Это в деревушке глухой отсидеться можно и крапивой в голодный год прокормиться. А еще в городе много соблазнов. А что такое соблазн? Это нож в живот. И вот был человек, и нет его, и потомства не оставил. А другой спился. Третий болезней нахватался… В деревнях такое редко бывало.
Города росли, заводики там строили да фабрики. На тех заводах понаделали всяких штук, чтобы землю обрабатывать, побольше жратвы из нее высасывать. А раз так – зачем столько крестьян? Железки же есть! Вот и стали крестьяне разоряться да со всеми своими детишками в город тащиться, за гроши на фабрику устраиваться. Тут уж не пожируешь, на крапиве не проживешь… И опять же, эпидемии да соблазны.
Ну а как большинство народа в городах оказалось, то, значит, и мода распространилась городская. У них там хоть и голодно, однако ж сортиры теплые и телефоны-телевизоры. Крестьяне смекнули: надо жить по-человечески. Значит, много детей не стругаем, а деньги копим и обустраиваемся.
В городе все рядом, все видно. Вот тот в чистом ходит, не потеет, а получает больше моего. Почему? Потому что образованный, доктор или инженер, все равно. Значит, хватит мне и одного-двух ребятенков, чтобы им хоть какое-то образование дать, а это денег стоит. За городскими и крестьянин так думает, вот и все. Убывать начинает население.
Дальше – больше. Даже если и деньги есть, кому надо много детей? Хлопоты с ними, от телевизора отвлекают. Жена станет толстой да больной. А если помрет? Жалко детенышей-то, а себя еще больше. Уж лучше не рисковать, тем более что крепким здоровьем городские никогда не отличались. И убывает население, убывает…
Пока было откуда, завозили народ. Но и там год за годом все меньше становилось мест, где люди плодились. Все стали умные, все образованные. Ведь как: народ уезжает и тем, кто остался, добра побольше достается. Хоть младшего, а отправим учиться, вот и потянулась ниточка. А уж конец-то близок.
Теперь, видишь ли, народ стали клонировать… – Зелень замахал руками, отвергая Наташины возражения. – Да что ты, Унылая! Всем это известно. А не веришь – возьми цифры да сочти, как я сделал. Откуда столько людей, если давно уж убываем? А надежных цифр ты, кстати, нигде не найдешь. Я когда-то очень любил по Сетям лазить: в пиратских цифры есть, да кто им верит? Правительство удавится, но своих цифр не даст. И отговорку придумали: некорректно. Некорректно вести такую статистику, это влияет на свободу выбора через давление на психику граждан. Тьфу! Ну ничего, есть цифры старые, есть кое-какие отчеты по исполнению закона о рождаемости… Можно кое-что сосчитать. Клонов много… Иначе и нельзя, ведь рынок он чуткий, его не обманешь, он чахнет, если его свежей кровью не кормить. Экономика… Давно я этому учился, уж все позабыл.
А все просто, ты меня слушай. Людей тоска забирает, из Сетей не выходят, никуда ездить не хотят. Заработать можно не выходя из дому, вон – в полезные игры играй, и все, на пачку пельменей хватит. Вымирает человечество, и я тебя спрошу: а кому оно такое надо? Никому. И себе не надо, раз вымирает. Вот когда я все это понял, то решил, что играть в эту игру не стану. И не я один… Говорить правду нам твои коллеги не давали, чуть что – на обследование. Но какой же умный человек может быть полностью нормален в нашем мире? Конечно, психозы всякие одолевают. И тогда тебе сразу – запрет на публичные высказывания!
И спускались такие, как я, вниз, вот сюда. Просто чтобы поговорить с людьми! Я, кстати, сперва хотел к цыганам податься, к таборным. Думал, у них все по-другому… Нет, ничего у цыган другого не было. Просто загнали их бароны в черное тело, чтобы подземелье сторожить, и личных карт не давали. Не веришь? Мне самому рассказывали: отнял барон документы, вот и сижу здесь. Какой смысл им был врать? Бароны полиции не боялись, а цыганам в голову не приходило жаловаться. Вместе пили с ними, вместе обкуривались, говорили много. В полиции-то они не такие разговорчивые, потому что одну правду все-таки имеют: за своих стоять, против всех.
Вон как ты сморщилась! Но скажи мне, Унылая, а где были бы сейчас цыгане, не поступай они вот так? Сидели бы дома по уши в Сетях, вот где! И с большинством так случилось, но кое-кому повезло провиниться перед бароном, вот он их и сослал под землю. А тут другой расклад: хочешь жить – держи руку на ноже. Не хочешь – так и не будешь, подземелья таких не понимают. Конечно, и таборные не дураки к Сетям прилепиться, всякое бывало. Но у них жизнь другая, чем у оседлых: у них в жизни был страх и интерес. А еще им скучно бывало, и оттого они детей заводили. Ты думаешь, откуда у людей дети? От скуки, от чего же еще. Зачем они нужны? Просто скука разная бывает, а нужна такая, которую разогнать нельзя. Беспросветная нужна скука.
Цыгане меня приняли – а что не принять, если я им личную карту сразу отдал. Человек пригодится, а жили они сыто. Но показалось мне, что не свобода это еще, вот и спустился я ниже, к бомжам. Цыгане говорили: куда ты?! Там грязь, там вонь, будешь не человеком, а животным. Но у меня своя голова! Спустился я и обомлел.
Смотрю – дети растут под землей, Унылая! Я-то и не знал. Растут, болеют, умирают и выживают, голодают и на ошибках учатся, плесень жрут и рыбу безглазую ловят. И не жалуются, потому что привыкли жить свободно. Да, под землей, зато сами себе хозяева. Хозяева своему рабству, понимаешь? Времени у них много, что такое Сети – не знают. Браслет в руке покрутят и выкинут, потому что старшие сказали: сверху только зло.
И, несмотря на все ваши облавы, бомжей оказалось много, куда больше, чем я предполагал. Тут, конечно, цыганам спасибо, это они их раскормили. Ведь жратвы мало, а наверх охотиться вылезать, магазины громить или хоть за собаками гоняться – под облаву быстро попадешь. Наверху бомж неловок, не его среда обитания. А цыгане то попросят что-то спрятать, то труп поглубже зарыть, то провести незаметно из района в район. Без цыган туго бы пришлось…
– Думаю, трупы вы не прятали, – вставила слово Данилова, когда Зелень потянулся к ковшику смочить горло. – Думаю, вы их жрали, гордые свободные люди. И не так уж много вас было.
– Когда как, – признал Зелень. – Иногда такой труп попадался, что понюхать невозможно, не то что есть. А что немного нас было… Так людям солнце нужно, а здесь оно откуда? Оставим это. Вот скажи: а почему нельзя кушать мертвых людей? Что в них особенного? Мясо оно и есть мясо. Предки наши им не брезговали, я в молодости много всего читал… Молчишь и с презрением отворачиваешься? Хорошо, Унылая, оставим и этот вопрос. На чем я остановился, Сучок?
