Пусто.

Она не знала, сколько просидела в том углу, обхватив руками коленки и спрятав лицо. Может быть, внутри человека есть хитрый часовой механизм, который подзаводится от любого движения, а если долго-долго сидеть неподвижно, завод заканчивается, пружина соскакивает и весь механизм рассыпается-раскатывается бессмысленными колючими шестереночками…

Юлька механически растерла занемевшую ногу и неловко встала. Пусто. Никто не держит. Никто не говорит, что делать. Ее качнуло в сторону окна, она всмотрелась в бледное пятно отражения и не узнала. Кто-то чужой.

Переступая с ноги на ногу, она почему-то оказалась в соседней комнате. Здесь не было пустоты, наоборот – тягучее тяжелое присутствие смерти. Оно обволакивало, тянуло вниз, на колени, заглянуть в тусклые глаза и смотреть, смотреть, смотреть… Неясно помнились какие-то провода, какие-то коридоры, бархатный голос Барса… Он не мог их убить, неправда.

Но этот же голос, она сама слышала, охрипший и искаженный страхом, но тот же, тот же, неповторимый и единственный, – в деталях рассказывал, как все случилось.

Прочь отсюда.

Куда?

Бесплотным призраком Юлька скользила по коридору медотсека, не чувствуя пола под собой. Невнятный синеватый свет ночных ламп коридора перекрасил весь мир в ненастоящий – то ли стеклянные, то ли целлулоидный. В одном месте целлулоид прорвался: открытая дверь разлила яркий свет, а в нем оказался Санька. Он лежал лицом вниз, но Юлька узнала его – и не увидела, есть ли в комнате кто-то еще. Это было не важно. И Санька – тоже. Все важное, связанное с ним, выгорело, как пепельная тетрадная страничка, серая и съежившаяся, ещё хранящая буквы, только рукой не взять. Юлька отступила назад, обошла световое пятно по самому краю, переступила и забыла о нем навсегда.

Опустевшие коридоры. Опустевшая память. Не всколыхнуть.

Всколыхнулась. В холле два офицера прикрепляли черные ленты к большой фотографии. Адмирал Марков. Игорь Викентьевич. Игорь Викентьевич? Он ведь живой… а значит, и он тоже… как я…

Юлька отворила дверь и шагнула в ночь.

Теплое молоко тумана объяло и подхватило её. Она без страха скользила то в полной тьме, то в волнах света, идущего ниоткуда. Что-то пронеслось мимо, завывая и разбрасывая желтые и синие лучи. Потом ещё и еще. Потом за спиной её с шипением разлилось белое пламя и несколько раз глухо, как в вате, проревела сирена.

Юлька повернулась спиной к свету и ушла в глубокую темноту. Иногда из встречной мути выныривали знакомые предметы – мини-глайдер, фуражка с кокардой, стайка проблесковых маячков, машина техпомощи, дежурный инженер, «скорая», два бушлата, стойка служебного телефона… Потом дорогу перегородила по-настоящему темная, почти черная громада. Юлька протянула руку, коснулась стеклянистой обшивки корабля, бездумно повернула налево и пошла, в такт шагам ударяя пальцами в борт.

Внезапно, неожиданно, неуместно – потянуло сладким дымом и ароматом жареного мяса, и тут же в тумане открылся оранжевый полумесяц, Юлька сделала ещё несколько шагов, и полумесяц раскрылся, как раковина, из которой донеслись голоса, веселые голоса! Все так же придерживаясь за борт корабля (он начал резко загибаться и уходить вверх, а значит, начинался нос), Юлька пошла на звук. Рука наткнулась на выступ – чертовски вовремя, иначе она неминуемо вписалась бы лицом в горизонтальную стойку гравигена, как раз в заднюю её заостренную кромку. Юлька пригнулась…

По ту сторону корпуса корабля горел костер, и возле костра прямо на бетоне полосы сидели ребята. Зная, что она бесплотна и невидима, Юлька подошла и села рядом. Ей тут же дали стакан и пластиковую тарелку, на которой шкварчал кусок мяса. Чье-то лицо оказалось совсем близко, глаза смеялись, губы шевелились. «Попробуй. Это вкусно», – перевела она про себя.

– Thanks. – Это слово вспомнилось автоматически, а что сказать еще, она не знала.

«Ты очень грустная, но очень красивая». Может быть, он сказал не «грустная», Юлька не разобрала, просто парни с такими глазами говорят очень простые фразы.

– Such day, – сказала она и сообразила, что сказала что-то не то. – Heavy day.

Глоток. Язык обожгло, и это было лучше, чем ничего. О край стакана тут же звякнула бутылка. «Пей, это бурбон, очень хороший бурбон».

– Why this? – зачем-то спросила она, и её поняли правильно.

«Мы закончили работу. Скоро улетаем. Мы хорошо работали».

– Fly… Far from here?

«Очень далеко. Пасадена. Калифорния. Знаешь?»

– No. Is it beautiful?

«Это самый лучший город в мире. Хочешь посмотреть?»

– Хочу! I want! Честное слово. Вы можете… Can you take me with you?

«Тебе разрешит твой начальник? На пару дней?»

– I have no chief now. – Слова находились все легче и легче. – I am simpat. My job goes to the hell. It's true.

«Не плачь, малышка. Все будет о'кей. Как тебя зовут?»

– My name is… I like a name Rita, ok? It's a little name of Margarita.

«Привет, Рита. Я – Пол».

С людьми, которые говорят очень простыми фразами, так легко понять друг друга, даже по-английски…

В два часа тридцать минут ночи комдив Виттштейн поднял в небо на высоту полутора сотен километров пару разведчиков «Аист». Пилоты шли без визиблов, а наблюдатели, которых на каждом кораблике было трое, менялись шлемами, когда уже не могли больше терпеть. Так, во всяком случае, было задумано.

Старт задержался на десять минут – инженеры ещё раз проверили энергетические и управленческие цепи. Если бы не эта задержка, армаду заметили бы гораздо позже – следующая пара должна была подняться только полчаса спустя. А так – буквально в последний миг лейтенант Баженов увидел появляющиеся ниоткуда имперские крейсера. До них было шестьдесят пять тысяч километров. Он успел заметить их и громко сказать это, а потом пространство в его мозгу связалось тугим узлом и вывернулось наизнанку…

Пара, вылетевшая следом, насчитала в северо-западном секторе около семисот крупных кораблей. Они приближались очень медленно, практически не маневрируя. Если ничего не изменится, посчитали разведчики, армада приблизится к границам атмосферы через четыре часа.

Наверняка они были так же слепы и не способны вести бой, как и земляне с марцалами, но зачем им вести бои в пространстве, когда можно просто высадиться, наконец, на поверхность?

Виттштейн приказал дать сигнал сбора старых пилотов, тех, кто имел опыт атмосферных боев четвертого года. Выходит, не зря их держали на учете и время от времени гоняли на учебных «двушках»…

Войскам, которые будут отражать высадку десантов, понадобится поддержка с воздуха.

Потом ему позвонили из штаба округа и велели подготовить все для старта шести тяжелых кораблей. Потом поправились: для посадки и последующего старта. Корабли перегоняли с Балтийского завода. Они были укомплектованы экипажами и вооружены, но не несли боезапаса. Впрочем, специальный боезапас для них грузовым бортом уже гнали из Воткинска. Зачем, вяло подумал Виттштейн, ведь толку не будет… ну, шесть эсминцев. Тех – минимум семьсот в нашем секторе. Сколько еще…

Стартовый гравитатор дал рабочую тягу; поднявшийся вскоре ветер разорвал туман. Подсвеченный прожекторами, в небо устремился пылающий смерч.

Первый корабль сел на чистую полосу и зарулил на стоянку. У него были хищные формы фронтового бомбардировщика и скошенные вперед крылья. Два двигателя размещались в длинных цилиндрических гондолах, вынесенных далеко назад, третий – в основании высокого киля. Из-за выпуклой и гнутой зеркальности обшивки формы корабля казались текучими, и только черные капли триполяровых фонарей придавали ему какую-то основательность.

Второй и третий корабль были такие же, а четвертый… Четвертый отличался коренным образом: такие же крылья и двигатели, но корпус широкий и приплюснутый, а киль венчает внушительных размеров – метров двенадцать в диаметре – тарелка. Виттштейн отдал бы свою правую руку, что это радиолокатор, но – как такое может быть? До первого же хроносдвига…