– Да вот, решил проверить пока одну идею, – сказал я. – Кстати, если тебе не жалко той дури, как его… «стрип-шоу», что ли… всыпь-ка её вон туда. Только капсулки расковыряй.

– Зачем?

– Док нёс какую-то пургу, вот я и решил проверить. Любопытства ради. Давай сыпь пока, а я схожу разомнусь.

– Хочешь перерезать глотку маленькому засранцу?

– Нет, просто пристрелить.

– Раньше ты говорил про глотку. Ещё тогда…

– Я понемногу становлюсь добрее.

– Фест какой-то другой, – сказала Лиса. – От него перестало пахнуть. Будь осторожнее. Он валяет дурака, но он совсем другой.

– Спасибо, я заметил, – соврал я. – А остальные? С остальными всё в порядке?

– С остальными… пока в порядке. Пока ещё в порядке. Это вот так начинается, да?

Я кивнул:

– Наверное. Ладно, не скучай. Принюхивайся пока.

Интересно, а на самом деле я заметил бы, что Фест уже другой? Скорее всего да, но… но вероятность того, что я дал бы маху, всё-таки существовала. Фест очень хорошо маскировался.

А вот Лиса почуяла…

От неё не уйдёшь.

Каждый оставил при себе то лёгкое оружие, с которым пошёл на операцию: я – две «гюрзы», а Фестиваль – АКСУ. Мы пожали друг другу руки, вышли из лабораторного блока, перешли в жилой и тут разбрелись: я направился к спортзалу, а он – к столовой.

Крысобоязнь у Феста волшебным образом исчезла.

Потом погас свет. Похоже, Фест прихватил с собой ноктоскоп.

А кроме того, он прихватил дистанционный терминал интеркома. Я услышал щелчок, а потом хихиканье этого паршивца. Звук шёл из-под потолка.

– Слушай, Гудвин, ты ведь всё знаешь. А мне Спама об этом спрашивать было ну совсем… не того. У него же ножичек в руках был. Маленький такой. Но очень острый.

– И что?

– Как ты думаешь, они с Любой спят, взявшись за руки? Или как ложечки?

– Я тебе загадку встречную загадаю, – сказал я, пропихивая свои щупальца в коридоры, переходы и вентиляционные колодцы. Их было чертовски много, больше, чем могло показаться. – Почему крокодилы, живущие в реке Лимпопо, гораздо длиннее, чем крокодилы, живущие в реке Иордан?

– Э-э… – он даже остановился – по крайней мере, я перестал слышать по интеркому его шаги. – А они длиннее?

– Намного длиннее.

– Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо… (шаги заклацали снова; где это он идёт, по какой лестнице?..) – Это в Африке?

– В Африке.

– А в Африке, а в Африке, на жаркой Лимпопо лежит и плачет в Африке несчастный гиппопо. Любовь и страсть в глазах его, тоска в изгибе губ…

Я услышал (уже не понимая, по интеркому ли – или с помощью моих распластанных повсюду щупальцев) мягкий щелчок предохранителя – и понял, что Фест видит меня, а видеть меня он мог только с одного места, сквозь решётку вентиляции в торце коридора, как раз за моей спиной.

Я сделал движение корпусом вправо, а сам шагнул влево, в дверную нишу. Это было что-то вроде кладовки.

Фест не выстрелил. Я снова услышал движение предохранителя.

– Так что насчёт загадки? – спросил я.

– А в Иордане вообще-то водятся крокодилы?

– Водятся. Но они короче, чем те, которые в Лимпопо.

– А бегемоты?

– Тоже короче.

– Интересная речка.

– Уссышься, до чего интересная.

В стенке кладовки была железная дверь, и я подбирал к ней ключ. По плану, за этой дверью должны быть очистные сооружения.

Дверь открылась, потянуло затхлостью, но не вонью, как можно было ожидать. Пахло, как в давно не проветриваемом сыроватом гардеробе, и где-то в углу стояли вёдра с половыми тряпками…

Я медленно пошёл по трапу. Справа и ниже находились три круглых бассейна, прикрытых мутно-прозрачными колпаками. Под колпаками медленно кружились с трудом различимые тёмные карусели.

– Молчишь? – спросил я. – Сдаёшься?

– Только в смысле разгадки.

– Это потому, обезьяна, что в реке Иордан водятся только обрезанные крокодилы.

Фест заржал. Под это ржание я встал на перила трапа, нащупал решётку вентиляции и подтянулся, повиснув на ней. Вогнал носок ботинка между прутьями. Фест как раз отсмеялся…

Универсальным инструментом я открутил все гайки, кроме одной, верхней левой, на которой решётки и повисла. Аккуратно, не слишком шумя, перенёс своё тело в канал. Там было очень пыльно.

(Фест «активизировался» позже меня, и он ещё не всё знал и не очень ориентировался в своих новых возможностях. Он полагал, что стал очень умным, хитрым и чертовски коварным, и становился всё более умным каждую минуту, и поэтому вот решился на обрезание, чтобы потянуть время и стать ещё умнее – да только ползать ему сейчас трудновато… Он залез в вентиляционную камеру, там можно стоять, а я к нему именно подползал, и в этом было одно из моих преимуществ…)

– А почему ты меня так хотел шлёпнуть, командир?

– Шлёпнуть? Не хотел, нет. Это другое…

– Другое?

– Ну да. Рассматривай это как быстрое повышение по службе.

– Спешка нужна только когда? При ловле блох да при ебле офицерских жён.

– В смысле – раньше начнёшь, раньше кончишь?

– Жизнь без спешки летит слишком быстро, командир. Ты не слышал, кто-нибудь замечал, как она кончается?

– Вот ты мне сейчас и расскажешь…

– Кстати, командир! Наконец-то ученые открыли секрет долголетия ежей. Оказывается, никакого секрета нет. Да и живут они, собственно, недолго…

Иногда склонность к старым, проверенным временем вещам очень помогает. Объясняю: современные гранаты, что РГО, что БШГ

– взрываются при ударе о препятствие. А старенькие РГД-5 – просто через четыре секунды после того, как отскочит спусковой рычаг. Так вот, если бы я запасся не антиквариатом, а модерном, то сейчас пролетал бы, как фанера: мне нужно было катнуть гранату по каналу, как бильярдный шар: от двух бортов в лузу: канал здесь изгибался под прямым углом, и за углом Фест меня ждал.

А кроме того, он сделал ставку на технику, поэтому уши его были закрыты наушниками, а руки заняты пультом интеркома; я же старательно направлял голос назад (учили нас когда-то и сценической речи, и было дело – старик Куценко тащил меня на профессиональную сцену, да вот не срослось) – в результате Фесту казалось, что я всё ещё где-то там, в зале очистных сооружений; возможно, вожусь с вентиляционной решёткой…

Хорошо, что я не бросил гранату, а быстренько «прощупал» то место, куда она должна была попасть. Феста там не было, был только пульт и пищащий брелок (один из переносных терминалов интеркома, его Фест подобрал где-то в жилых помещениях или вообще снял с трупа, он прихватывал всё блестящее, как сорока или как цыганка; вот, пригодилось).

Отлично. Я быстро, уже не таясь, переместился на то место, откуда недавно убрался Фест.

Где же он сам?

– Ты ведь всё ещё рассчитываешь смыться отсюда, Фест, – сказал я. Мой голос разнёсся по всем точкам громкой связи бытового отсека. – Но как? И зачем? Нам в лучшем случае осталось двенадцать часов жизни и часов восемь сознания. На что же ты рассчитываешь?

На пульте слабо мигнул один из огоньков.

– Ровно на то же самое, на что и ты, командир. Ты ведь тоже намерен выжить.

– Не понимаю, – сказал я.

– Набрасываю схему, – сказал Фест, заворачивая куда-то за угол. – Идея с пуском ракет была дурной, признаю. Но. Берётся кусок чего-то, содержащего вирус. А лучше – берётся живая крыска. Берётся она подмышку. Крыска – под мышку. Под другую мышку берётся агрегат, который стоит в углу. Всё это вместе со мной выдвигается на поверхность, начальству даётся сигнал…

– Знаешь, Фест, – сказал я, – ты какой-то странный. Умный, а дурак. Если это было возможно – почему док этим не воспользовался?

– А он не настоящий, командир. Он – как в том кине про чужого. Помнишь кино?

– Это где всех съели?

– Ага. Вот я и понял: наш док – тоже типа терминатор. Он потом оживёт. Ты обратил внимание: все нормальные люди в голову себе палят, а он – в грудную клетку?