Или это буква «Х»?

– Какого ж чёрта ты не улетел?!.

– Ты это уже спрашивал, Игорь…

– Да? И ты что, ответил?

– Ответил. Я отправил катер, у ребят было срочное дело.

– Что, ещё более срочное?

– Угу.

– Врёшь ты всё.

– Не всё.

– Но всё равно врёшь.

– Иногда вру. Тебе не вру.

– Вот сейчас врёшь.

– Не вру.

– Иди ты.

– Иду.

– Иди.

– На счёт «три». Раз… два…

– Три.

– Молодец.

– Никто не видел?

– Если видел, не скажут.

– Да. Молодцы.

– Ты тоже молодец.

– Иди ты.

– Сам иди.

– Иду. Слушай, осталось километра два…

– Два.

– Всего.

– Ага.

– А там поезд. Под парами.

– Это хорошо. Под парами – это хорошо.

– Двадцать шагов – бегом.

– Ага…

– Сердце?

– Всё.

– Бегом.

– Бегом…

– Или я тебя понесу.

– На пердячий пар… изойдёшь… мозгляк…

– Сам мозгляк. И молчи.

– Молчу…

Долго слышно только пыхтение. Чвак-чвак под ногами, чвак-чвак. В отдалении, впереди и сзади – мягкие, почти кошачьи шаги, но только эти кошки идут – бегут – строем. Кошки вообще-то никогда не ходят строем, но если бы ходили, это слышалось бы именно так: шшух-шшух-шшух…

На поезд они почти натыкаются. Он стоит на разъезде, огни в будке стрелочника погашены, просто пахнет дымом скверного сырого угля. Машинист спит в кабине, его напарник не спит, но вдребезги пьян. Десять минут суеты – и сто двадцать три бойца, которые для простоты называются Второй ротой, и с ними штатская морда Давид Хорунжий (штатская, штатская – шпионы званий не имеют), – грузятся в два вполне уютных вагона, паровоз без свистков и прочих камуфлетов трогается с места. Этакий поезд-призрак. По идее он должен через час прибыть в рыбный порт.

На деле путь занимает полтора часа. За это время не случается ничего…

У пирса ждал, расслабленно пуская сизый дым, малый каботажный почтовик. Полоска неба на юго-востоке была цвета персика, а вода, в которой мок лакированный чёрный корпус – глубокой тёмно-зеленой, с невероятными тонкими прожилками золота или янтаря, которые не были видны просто так, их надо было угадывать, настолько они сливались с общим фоном…

Пахло дымом и йодом.

Пожалуй, Кастро и его другу Че посудина подвернулась поменьше – так ведь и людей половина, если не меньше. Однако разместились, как ни парадоксально, достаточно легко: по тридцать человек в двух трюмах – на положенных поперёк досках сидеть, в десяти гамаках по очереди спать; в кубрике и каютах – ещё тридцать; оставшиеся – на палубе, причём даже оставалось место, чтобы куда-нибудь пройти, не особо беспокоя лежащих и сидящих. А то, что пожрать горячего можно было только в пять смен, – подумаешь, не такое терпели…

Путь предстоял в четыреста километров. Если по тихой погоде, то получалось чуть поменьше двух суток. Или побольше. Но тоже чуть.

– Мне обязательно нужно спросить наших, в чём они имеют нужду, – медленно и раздельно в который раз уже повторил Серёгин. Эти двое юсиинь, с которыми он теперь беседовал, вовсе не косили под чапов и даже чапский знали не очень. Хотя, может быть, они притворялись: когда ведёшь переговоры, всегда хорошо чем-то владеть лучше, чем демонстрируешь. – С другой стороны, я должен знать хотя бы в общих чертах, что вы можете предложить. Список, список… перечень вещей…

Юсиинь кивнули головами. Они напоминали доживших до сухой старости сиамских близнецов – сидели вплотную друг к другу, говорили одно и то же и были страшно похожи друг на друга. Разве что нельзя было понять, какого они пола: то ли такие жилистые старухи, то ли субтильно-педерастические старички, очень носатые. Тот факт, что на мордах был густо наложенный макияж, ничего не значил: им пользовались все юсиинь. А вот тонкостей, позволявших разобраться, кто перед тобой – не только в смысле половой принадлежности, но и профессии, положения в обществе и прочее, – таких тонкостей Серёгин постичь не успел. Поэтому просто постарался запомнить цвета и рисунок белил, румян, теней – чтобы потом рассказать Сантери и выслушать комментарий. Дабы не мешать «боссам» договариваться, Сантери и Фогман сидели сейчас «в людской» и резались в юсииньскую разновидность нардов.

– Вам покажут всё, – сказал один из боссов, и второй закивал головой. – Проще смотреть предметы или изображения?

– Начнём с изображений, я думаю, – сказал Серёгин.

– Читать на юсиинь? На тангу?

– Н-нет, – закусил губу Серёгин.

– Тогда предметы, – сказал левый босс и встал. Всё-таки они не были сиамскими близнецами. – Прошу туда.

Второй сказал какую-то короткую фразу на родном, и из-за ширмы выскользнул секретарь Тиц, который сидел там тихо, как мышь под веником.

– Мы должны получить много гарантий, – сказал первый босс. – Много различных.

– Я внимательно слушаю, – сказал Серёгин.

– Оплата сразу в момент поставки. Ровно.

– Разумеется.

– Платить фрахт отдельно.

– Сколько?

– Одна пятая.

– Н-да… Обычно мы платили шесть процентов.

– Всё меняется.

– И не всегда в лучшую сторону… Этот вопрос я должен буду обсудить с казначеем.

– Мы не снизим фрахт. Это реальная плата. Риск. Очень.

– А если наш корабль?

– Тогда риск ваш. Нам всё равно.

– Оплачивается груз, попавший на борт корабля, – сказал другой «босс». – Погруженный. Тут же расчёт, и пожалуйста, мы больше не зависим. Не влияем.

– Не отвечаете?

– Не отвечаем.

Серёгин задумался. Нет. Вряд ли они хотят так задёшево кинуть Легион – знают же, что потом не смыться.

– Хорошо. Когда я наконец узнаю, что у вас есть и что сколько стоит?

– Сейчас. Вас проводят. Пожалуйста.

– Я хочу взять своих людей.

– Пожалуйста.

Оба босса снова сблизились, почти сомкнулись, и Серёгин снова перестал их различать, хотя минуту назад вроде бы начал. Один из них нажал большую зелёную клавишу на стене, и с шелестом раздвинулись жалюзи. За ними было панорамное окно. Тиронское солнышко светило откуда-то слева-сзади, освещая висящую вверху и справа устрашающего вида конструкцию: шесть толстенных крестовин, неровно насаженных на коленчатую с перехватами трубу. К торцу трубы был пристыкован корабль, но и это не давало представления о размере сооружений: корабль мог быть маленьким катерком, наподобие их собственного, а мог – миллионотонным транспортом в полкилометра диаметром.

Неслышно вернулся Тиц, ведя за собой недовольно ворчащих Фогмана и Сантери – их, оказывается, оторвали от игры в самый решительный момент, один бросок мог решить, кто же будет чемпионом…

– Надеюсь, у вас хватило ума смешать шашки, – сказал Серёгин по-русски – и по реакции понял: нет, не хватило. А ведь это была самая вредная примета: оставлять недоигранную партию. И возвращаться теперь нельзя – ничем оно не лучше, возвращаться… – Ну, сержант, не ожидал.

Наверное, со стороны эта сцена произвела какое-то другое, но очень правильное впечатление: боссы переглянулись и одобрительно кивнули Серёгину. Типа: держи их в узде. Или что-то подобное.

Мы так и будем глазеть? – хотел было спросить Серёгин, разозлеваясь, но тут снизу, из-под окна, всплыл юсииньский кораблик, матово-полупрозрачный треугольник со слегка скругленными сторонами. Он развернулся, прижался брюхом к окну, присосался – и окно как будто исчезло, образовался такой же полупрозрачный и скруглённый трапик, ведущий внутрь, боссы уверенно пошли первыми, не оглядываясь, и за ними пошёл Серёгин – тоже не оглядываясь. Снаружи кораблик казался полупрозрачным, а изнутри – отнюдь нет. Серёгин посмотрел направо, туда, куда свернули боссы – они удалялись по коротенькому коридору со ступеньками, но шагая уже по стене. Он ненавидел эти фокусы с гравитацией, его мутило всегда – и при перемене ускорения, и при смене вектора, – но сжал зубы и пошёл, придерживаясь за тёплый поручень только кончиками пальцев…