Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– У неё же моторчика нет, – удивился он. – Отломался?

– Не было у неё моторчика никогда. В неё наливали воду, клали бельё, стругали мыло и кипятили на плите. Или даже на печке, если плиты не было. У нас на даче такая была. Бабушка в ней стирала. Жуткая штука.

Кеша напряг воображение:

– Это потому, что бабушка была очень бедная и не могла себе купить стиральную машину?

– Нет, Кеш, не поэтому. Стиральных машин тогда просто не было. Во всяком случае так, чтобы пойти и купить. Глайдеров же раньше тоже не было? А совсем давно не было даже трамваев.

– А как же люди ездили?

– Пешком ходили. Или на лошадях.

– Лош-ш-шадь знаю. Четыре ноги, хвост, любит сахар и стоять на месте. Бегать не очень любит.

– Ну, во-первых, лошади тоже разные бывают. А во-вторых, их не очень-то спрашивали.

– Лош-шадь встала и па-а-аш-ш-шла! – заорал Кеша.

– Правильно. Только мы же договаривались, что в магазине будем говорить тихо.

Котёнок изобразил искреннее раскаяние. Просто он не знал, как вообще эту фразу можно произнести тихо.

– А вот смотри, это, наверное, один и тот же человек сдал.

На витринке рядышком лежали большой металлический стерилизатор, рядом открытый металлический же футляр со стеклянным шприцем, несколько иголок, воткнутых в моток бинта, стетоскоп-трубочка, пятук стеклянных медицинских банок и чёрный пластмассовый футляр, ещё побольше стерилизатора.

– Откройте, пожалуйста, – попросила Вита. – Мы не купим, конечно, но где ещё он такое увидит?

– Это знаю, – опознал котёнок. – Им уколы делают. Бо-ольно! – поёжился он.

– Угу. Только теперь шприц после укола выбрасывают, а тогда складывали в эту блестящую коробку и кипятили.

– Стирали?

– Нет, это называлось «стерилизовать». Убить всех микробов.

– Знаю, – немедленно сообщил Кеша. – Мёртвые микробы не кусаются.

– Точно.

Продавец с грехом пополам справился с ключами, дверцей, нагромождением ненужных предметов… Вита нажала блестящую выпуклую кнопку и подняла крышку.

– Термометр, – определил Кешка.

– Помнишь, как дедушка давление себе меряет?

– Там такая чёрная, – котёнок немедленно потянулся за содержимым футляра.

– Она «манжета» называется. Осторожно, не порви, там внутри резина. А вместо круглой коробочки, как у дедушки, вот такая высокая шкала. Внутри ртуть.

– Р-р-р-ртуть знаю. Такие шарики маленькие, они бегают, а потом вместе – брык, и всё. Было два шарика, стал один. А когда большие шарики, они уже не круглые, а как придавленные.

– Это с папочкой вы шарики гоняли? – неестественно весёлым тоном поинтересовалась Вита.

– С дедушкой. Только он не виноват, это я их разбил.

– Много?

– Все. Потому что очень кр-р-расиво.

Вита прикрутила винт, несколько раз качнула грушу. Тяжёлый маслянистый столбик скачками допрыгал до девяноста и медленно пополз вниз.

– А ведь это, наверное, кто-то умер, – задумчиво сказала она. – Кто-то это всё хранил – наверно, ещё от своего дедушки, а то и прадедушки. А потом пришёл человек, для которого все эти вещи ровно ничего не значат…

Чем-то эти экскурсии напоминали Вите походы в Зоны похищений. Порой она даже улавливала исходящее от старых вещей ощущение разговора с их бывшими владельцами. Она словно знакомилась. Угадывала чужой характер, привычки, случайности. Проверить догадки она не могла, да и не хотела. Захватывал сам процесс. Просто в Зоне брошенных вещей было великое множество, в каждом доме, в каждой комнате она в деталях могла наблюдать срез, моментальный снимок чужой жизни. Нет, не срез. Скол. Обрыв. Изучать подробности было слишком страшно, в такое не играют. А здесь получалась своеобразная дедуктивная угадайка.

Хотя и она была не слишком весёлой. В конце концов, живёшь-живёшь, а потом останется от тебя бисерная театральная сумочка, деревянный школьный пенал… или вот выварка…

Москва, Россия. 28.07.2015, 08 час. 00 мин

На аэровокзале в этот ранний час было не слишком многолюдно, хотя и пустыми эти огромные неуютные помещения назвать было бы неправильно. По несколько человек стояли в маленьких очередях к стойкам регистрации. Остро пахло озоновой дезинфекцией, мокрой пылью и свежей краской.

Селиванов посмотрел на часы. По обыкновению, он пришёл с запасом в десять минут. Регистрация на первый питерский рейс ещё не началась. Селиванов купил несколько газет, сел на холодный жёсткий кожаный диванчик, вытянул ноги. Развернул хрустящую «Попутчицу» – и через минуту с цепенящим ужасом осознал, что не может понять прочитанного.

Не поверив себе, попытался ещё раз. Буквы были знакомые, слова – вроде бы тоже. Но они ни во что осмысленное не складывались…

Селиванов осторожно отложил первую газету, заглянул во вторую. Там была рубленная мешанина из слов знакомых и слов совершенно неизвестных; кроме того, незнакомые слова содержали множество странных букв. Но один заголовок, крупными буквами, оказался понятен более чем. Он гласил: «Селиванов, ты говнюк, онанист и полное чмо!»

Если можно захлопнуть газету – то Селиванов её именно захлопнул. Украдкой глянул по сторонам, не видел ли кто. Вроде бы никто не видел. Тылом запястья коснулся лба. Лоб был холодный и влажный.

Так. Проверить…

Он снова приоткрыл сложенную газету. Нет, грязный заголовок был на месте. А внизу страницы обнаружилось второе внятное предложение: «Прячься, крыса, прячься!!!»

Вот теперь стало по-настоящему страшно. Страшно и холодно. На несколько секунд всё вокруг стало звенящее, чёрное и призрачное – словно отлитое из чёрного, но бесконечно прозрачного стекла. И сам воздух тоже стал чёрным и звенящим… такое с Селивановым было однажды, давно, лет в восемнадцать, когда открылась и начала кровоточить язва двенадцатиперстной кишки, и кровопотеря оказалась такой, что он целые сутки находился на грани потери сознания – вот тогда было примерно то же самое: звон в ушах, свет хоть и яркий, но какой-то ненастоящий, словно сахарин вместо сахара, и холод где-то рядом, за плечами, а вместо больничного крытого линолеумом пола – чёрная блестящая арктическая льдина, по которой изумительно медленно скользит такая же чёрная позёмка…

– Алексей Ива… тьфу, пропасть, Иван Алексеевич! Селиванов! – густо раздалось над самым ухом, и Селиванов вздрогнул. – Что, не узнаёшь? Совсем забурел?

– Уз… нхаю… – он сглотнул в середине слова. – Извини, Витальич, мне что-то немного не по себе…

Это был Бельтюков, аналитик, года три или четыре назад ушедший из Комитета на пенсию; с Селивановым в близких друзьях они не состояли, но непринуждённо приятельствовали и несколько раз бывали вместе на рыбалке. Уходил Бельтюков не слишком торжественно, без обязательной отвальной и без золотых часов в подарок от начальства, но и без скандала, и его как-то сразу забыли за налетевшими делами.

– Сердце? – участливо спросил Бельтюков.

– Голова, – сказал Селиванов. – Бессонница, устал, нервничаю… А ты куда собрался в такую рань? – перевёл он разговор, избегая расспросов. – Не на рыбалку ли?

– Почти угадал, – усмехнулся Бельтюков. – Ловить бабочек… Ты где сейчас – на старом месте?

– Я-то на старом, – зачем-то соврал Селиванов, – да только место подтаяло. Комитет в стадии ликвидации, ты слышал, наверное?

– Слышал, ещё бы. Столько шума…

– И вони. А ты сам-то где?

Бельтюков вздохнул, сел рядом. Снял шляпу и вытер лысину.

– Есть одна смешная конторка по имени «Группа "Темп"». Знакомо имя?

– Нет.

– Конторка неправительственная, практически даже частная. Глубокий мониторинг и всякого рода прогнозы. Вот я там и подвизаюсь. Работа интересная, и зарплата – не в пример…

– Зарплата – это хорошо… А при чём тут бабочки?

– Предстоит выяснить. Да чёрт с ними, с бабочками – как ты сам? Алла как? Дети?

– Алла ушла, – махнул рукой Селиванов. – Подалась в эти… – он показал глазами вверх. – Я не переживаю, ты не думай. Даже где-то рад. Такой здоровенный хвост отвалился… А дети нормально. Те уже лоси…

27
{"b":"33648","o":1}