Как бы то ни было, именно этого музыканта, сунув ему серебряный браслет, подговорили молодые шутники. Музыкант, хмурый старик с отвисшими тонкими усами сивого цвета, молча кивнул и снова заиграл. Его пальцы, казавшиеся твердокаменными, немилосердно рвали струны, и те плакали почти человечьими голосами.

– А! А! А!

Старик начал подвывать им в тон.

Остальные участники проделки подхватили большую чашу с вином и, приплясывая, двинулись навстречу Соллию. Тот встал, попытался спастись бегством, ибо – хоть и был уже нетрезв – почуял неладное.

Но сбежать ему не удалось. Венуты окружили его, смеясь. Один подскочил к Соллию и схватил его за уши, сильно потянув вперед; другой же, поднеся чашу с хмельным напитком, заставил Соллия выпить. Он буквально влил "черный" напиток в горло сопротивляющегося Ученика Богов. Остальные, хохоча и крича, танцевали вокруг, словно одержимые демонами. Шум рукоплесканий и топот ног оглушали Соллия. Последнее, что он помнил, – старый музыкант с темным, словно бы пергаментным лицом, свирепо рвущий струны на рыдающем музыкальном инструменте.

– Господин! – Кто-то тряс Соллия за плечо.

Соллий застонал, повернулся на спину. Он заснул на голой земле и за ночь – а ночи в степях холодные – сильно продрог. Руки и ноги окоченели и не слушались, голова гудела, во рту пересохло. Но горше всего было у него на душе. Вот так, значит, заканчиваются все мечты о торжестве! И поделом ему, поделом! Нельзя было заноситься так высоко. Разве этому учат Братья?

Хорошо еще, что цел остался…

– Господин, – повторил тот же голос.

Соллий с трудом сел, поморгал, тряхнул головой, чтобы прийти в себя. Солнце уже взошло. Кругом не было ни души: женщины занимались домашней работой, мужчины либо ушли на охоту, либо ускакали в степь, чтобы там тренироваться в стрельбе из лука или в конной схватке на мечах.

Никого. Кроме этого хмурого человека, не поймешь – молодого или старого. Стоит рядом и протягивает ему миску с мутной желтоватой жидкостью.

– Что это? – спросил Соллий, подозрительно отшатываясь от миски.

– Вода.

Соллий молча уставился на человека, но миски не взял.

– Что тебе нужно? Зачем ты принес мне эту гадость?

– Это не гадость, господин, – терпеливо повторил человек, – это вода. Выпей. Тебе станет легче.

– Кто ты? – в третий раз спросил Соллий.

Он взял миску, нахмурился. Обнюхал жидкость. Никакого доверия к ней он не испытывал.

Тогда назойливый тип обмакнул в эту воду свой грязный черный палец и облизал его.

– Выпей, – настойчиво сказал он. – Видишь, я отпил. Она не отравлена. Ее можно пить.

Соллий зажмурился, пробормотал про себя "святы Близнецы…" – и одним духом осушил миску.

Ему действительно стало легче. Теперь, по крайней мере, язык во рту ворочался без усилий.

– Садись, – сказал он этому человеку. – Спасибо тебе. Поговори со мной немного.

Человек удивленно поглядел на Соллия, однако странную, с его точки зрения, просьбу чужака уважил. Уселся рядом. Степняки, как приметил уже Соллий, сидели на земле, скрестив ноги. В такой позе они могли находиться часами, и никогда у них ноги не затекали. Однако этот человек сел, вытянув ноги вперед.

Соллий пристальней посмотрел на него. Такой же чужак, как и он сам, Соллий? Непохоже. Узкие глаза, широкоскулое смуглое лицо, черные волосы, заплетенные в косицы… Нет, этот человек родился здесь, в Вечной Степи. Присмотревшись внимательнее к неловкой позе своего странного знакомца, Соллий вдруг понял, кого он напоминает: большую хищную птицу с перебитым крылом. У него больное колено, вот и мостится на земле, как получается. Неудобно ему так сидеть. Спина устает и ноги затекают.

– Ложись на спину, – сказал вдруг Соллий. Он сам от себя такого не ожидал. – Я посмотрю твое колено. Ты давно повредил его?

Человек молчал. Его темные глаза уставились на Соллия, и в них молодой ученик явственно читал глубочайшее изумление.

– Я лекарь, – пояснил Соллий. – Сдается мне, тебе можно помочь.

Человек покачал головой.

– Странный ты человек, господин.

– Почему ты называешь меня "господином"? – рассердился на упрямца Соллий. – Есть такое человеческое имя – Соллий, если ты его еще не слышал. Так называли меня мои собратья в Доме Близнецов, и я не вижу причины, которая помешала бы тебе называть меня точно так же.

– Причина есть, господин, – тусклым голосом отозвался пришелец.

– Назови ее.

– Я – раб. Мой хозяин велел мне присмотреть за тобой, когда ты проснешься. Дать тебе воды и всего, о чем ты попросишь.

Соллий прикусил губу, браня в душе себя за ненаблюдательность. Впрочем, трудно было винить его в этом: голова болела, и перед глазами до сих пор плавали круги. Однако теперь он разглядел на шее у своего собеседника широкий железный ошейник с выцарапанными на нем какими-то знаками.

– И все же позволь посмотреть твою ногу, – настойчиво сказал Соллий. – Можешь называть меня господином, если тебе так удобнее.

– Ногу мне сломали ОНИ, – раб кивнул в сторону шатров. – Не знаю, в бою или после боя. В битве не чувствуешь боли, а после битвы я потерял сознание. Меня вытащили бесчувственного из кучи мертвых тел. Иначе я не дался бы им в руки живым…

– Так ты – воин?

Раб засмеялся. Нехороший это был смех, тяжелый. Так смеются только отчаявшиеся люди, для которых давным-давно умерла всякая надежда.

– Я был ВОЖДЕМ, ХААНОМ, господин. А теперь я никто.

– Как тебя называют?

– "Эй ты", "пойди сюда", "пес вонючий", "бездельник", "ленивая свинья"… – перечислил раб равнодушно.

– В таком случае, – терпеливо молвил Соллий, – не мог бы ты сказать мне, как называли прежде хаана?

– Хаана называли Арихом, – проворчал раб. – Дивно мне слышать это имя. Как только язык мой не отсохнет? Не ему поганить это славное имя!

– Если ты позволишь, я буду употреблять в разговоре с тобой именно это имя, Арих, – настаивал Соллий. – Так покажи мне ногу.

Он осторожно коснулся искалеченного колена и покачал головой.

– Неправильно срослось. Можно сломать и заставить кости срастись заново…

– Мне перережут горло, если я не смогу ходить, – сообщил Арих. С полным безразличием, как о каком-то незнакомом человеке. – Зачем это они станут кормить раба, который ничего не делает, а только лежит себе да хворает? И того довольно, что с этой ногой я пролежал две седмицы. И то – работал!

– Послушай, – заговорил Соллий, – есть в двух мирах два Божественных Брата…

Чего угодно ожидал Салих от своего безрассудного возвращения в степь, но только не этого…

Пока Алаха готовилась к отъезду – а у легкой на подъем девочки вся подготовка заняла бы несколько часов, если бы ее не задерживал спутник – чего только не передумал Салих, представляя себе это возвращение! Наиболее вероятным было столкновение с Арихом. Вряд ли молодой вождь забыл об оскорблении, которое нанес ему невольник сестры. И уж кто-то, а Арих этой обиды не спустит – постарается отомстить. Отыграется на сестре.

А уж этого Салих допустить не сможет. Тут-то и схватятся они с Арихом за ножи… Последствия же поединка невольника с вождем были настолько очевидны, что о них даже и раздумывать не приходилось.

Но не отказываться же от Алахи из-за этой опасности, пусть даже смертельной!

Другое обстоятельство, удерживавшее Салиха в Мельсине, было куда более мучительным. Мать. После стольких лет разлуки, неведения, почти забвения… Как она переживет необходимость вновь расстаться с недавно обретенным старшим сыном?

Но Фадарат оказалась более мудрой, чем предполагал Салих. Оно и неудивительно. Он-то всю жизнь знался, почитай, с одним только сбродом, обитателями рабских бараков и завсегдатаями печальных караванов, с теми, на ком и клейма уже поставить было, кажется, негде…

Фадарат выслушала сына спокойно. Опечалилась, конечно, но совет брата Гервасия поддержала.