— С трудом.

— Получается, что я к этому роду принадлежу лишь по отцу, а Мультек — еще и по матери, — терпеливо пояснил Абдулла. — К тому же разница у нас с ним даже не в годах, а в месяцах. Я родился в последний месяц года Дракона, а он — во второй месяц года Змеи[82].

— И все-таки ты старше. К тому же я не видел Мультека, а ты здесь, рядом, сидишь и откровенно говоришь со мной. Я люблю слушать рассказы купцов. Если кто-то из них в поисках выгодного торга приплывет в стольную Рязань и заодно поведает мне, что дни Ильгама ибн Салима сочтены, то мне, как доброму соседу, непременно захочется разделить скорбь его близких. Я надеюсь, ты не обидишься на меня, если к столице Великой Волжской Булгарии придут пять тысяч русских ратников, чтобы оплакать усопшего и порадоваться за нового эмира, которого будут звать не Мультек, а Абдулла.

— А если Мультек в благодарность за то, что они разделяют его скорбь, прикажет выдать каждому по нескольку гривен и попросит проводить его до ханского трона, потому что у него от безутешного горя подкашиваются ноги? — впился глазами в своего собеседника бек.

— Они проводят его, но только к подножию трона, поскольку на нем уже будет сидеть Абдулла хан, а трон не лепешка, пополам не ломается.

— Но те, кто будет командовать твоими ратниками, могут перепутать имена, заслушавшись серебряным звоном.

— Я стараюсь быть милостив к своим людям, но гнев господень за ослушание своего князя неотвратимо падет на их головы. Такого всевышний не прощает, и они это знают. К тому же навряд ли у Мультека отыщется так много серебра, чтобы он заглушил их память.

— Я верю тебе, — вздохнул Абдулла и предупредил: — Но отец болен уже сейчас. Может случиться и так, что купец с новостями догонит вас совсем скоро, на обратной дороге.

— Он поправится, — твердо заметил Константин. — Непременно поправится и будет жить достаточно долго. Во всяком случае, до года Овцы[83].

— Почему ты так решил? — недоверчиво спросил бек.

— У меня хорошие предсказатели, — слегка замявшись, ответил князь.

Ну не говорить же ему, что все его знания происходят из книг по истории, в одной из которых как раз и рассказывалось о том хане, возглавившем успешную войну с Субудеем, когда тот сразу после Калки завернет в Волжскую Булгарию по пути в зауральские степи.

— А сердце отца может стать еще ближе к Абдулле, если в то время, когда все прочие будут красться к трону, его старший сын и наследник не сделает ничего для этого, а все дни напролет станет просить всемогущего, чтобы великий эмир выздоровел, — добавил он, уходя от щекотливой темы с предсказателями.

— Твои предсказатели не могут ошибаться?

— Разве громкие молитвы сына и наследника трона, обращенные к милостивому и милосердному, помешают путешествию одинокого купца со свежими новостями? — задал Константин встречный вопрос.

— Друг, который в тяжелый час поспешил первым разделить с тобой скорбь, заслуживает щедрой награды.

— Ты ошибся, — отрицательно покачал головой Константин. — Награждают слуг за усердие, платят врагам за то, чтобы они опустили меч, занесенный над головой. А другу за помощь говорят спасибо. Иногда же не говорят и этого, ибо друзья разговаривают сердцем. Если, конечно, это настоящие друзья. Однако уже за полночь, а завтра поутру нам придется вновь сидеть в шатре и весь день выслушивать пустые речи.

— Они будут скучны вдвойне, потому что мы-то знаем, что все давно решено, — подхватил Абдулла-бек, немного смущенный последними словами князя, сказанными с легкой долей укоризны.

— Не все, — спокойно заметил Константин. — Я думаю, что завтра, после того как мы подпишем мирный договор, нам надо, не стесняясь, показать на веселом пиру, как хорошо мы подружились. Кто-то искренне порадуется, глядя на то, как быстро старший сын почтенного отца приобретает новых друзей, а кто-то призадумается.

— Воистину твоя отвага уступает только твоему уму, — восхитился наследник престола.

Свое слово Абдулла-бек сдержал. К неудовольствию Керима, где-то в середине дня он встал со своего кресла и гордо заявил, что тот, кто собирается быть дружен с соседями, не должен трястись над своей сокровищницей, как ревнивый муж над красавицей женой. Вот только дружба должна стать прочной на долгие годы, а не порхать бабочкой-однодневкой. А посему он, Абдулла-бек, согласен со всеми предложениями князя Константина, но только при условии, что они ныне заключат не перемирие, а договор на сорок лет и пообещают, как и подобает дружным соседям, приходить на помощь друг к другу в трудный час, когда на земли кого-нибудь из них покусится любой враг.

Керим остолбенел. Он искренне жаждал мира, точно так же, как и Абдулла, горячо поддерживая наследника престола и в этом, и во многих других вопросах. Но он уже более десятка лет правил посольство[84] и знал, что так дела не делаются.

Посол должен быть как змея: ползти медленно и неслышно к одному ему видимой цели, при этом все аккуратно прощупывать своим раздвоенным языком, который и не лжет чрезмерно, но и не говорит все напрямую.

Понятно, что бек молод и не знает, как надо себя вести в таких случаях. В то же время Абдулле очень хочется добиться успеха в порученном деле. Но он мог хотя бы предварительно посоветоваться с ним, Керимом, прежде чем ставить его в столь неловкое положение.

И еще одно. Столько, сколько затребовали русские, отдать было бы можно, хоть и жалко, но выплатить такую сумму, которую они запросят сейчас за военную помощь, — никакой казны не хватит. Это при условии, что они вообще согласятся помогать. Вон как заулыбался в предвкушении богатой поживы их хитрющий боярин Евпатий Коловрат. И что тогда делать ему, Кериму?

Он с немым упреком воззрился на Абдуллу-бека, и тут же в подтверждение его грустных мыслей в наступившей тишине раздался звучный голос самого русского князя.

— Русские воины стоят очень дорого, ибо они стойкие и бесстрашные, умелые и крепкие. Не думаю, что всей сокровищницы достопочтенного Ильгама ибн Салима хватит, чтобы выдать им достойную плату.

Это был явный отказ. Керим обреченно вздохнул. Теперь можно сворачивать все переговоры — пользы не будет. Эх, Абдулла, Абдулла…

— Но, уважая ханские седины и желая порадовать сердце больного правителя, чтобы он как можно быстрее выздоровел, а также будучи в восхищении от простой прямоты и искренности достойного наследника его престола, я согласен на все то, что предложил Абдулла-бек. Дружбу, особенно поначалу, всегда надо испытать на прочность именно делами. Во всяком случае, до тех пор, пока она не окрепла. Через годы и так всем будет ясно, какова ее цена. Сейчас же иное. И я готов протянуть руку дружбы этому смелому и чистому душой беку, ибо мое сердце отныне открыто перед ним настежь.

С этими словами рязанский князь встал со своего места, и они обнялись с Абдуллой прямо посреди шатра.

Керим не верил своим ушам, но все равно был в восторге. Впрочем, могло статься и так, что ликовал он рано. К Константину тут же устремился Евпатий Коловрат и быстро шепнул на ухо:

— Княже, может, прервемся на сегодня, чтоб обговорить сказанное как следует. К тому же ты истинно сказал, что такая помощь дорогого стоит. Увеличить бы на пять-шесть тысяч гривенок их выплаты, а?

— Прямо сейчас вписывай как сказано, боярин, — упрямо тряхнул головой князь.

— Потеряем много, — вздохнул Коловрат.

— Зато приобретем дружбу, а она, как ни крути, дороже стоит, — ответил Константин. — А если уж тебе так обидно, что мы дополнительно ничего не получим, то ты тихонько в договор, там, где о гривнах говорится, добавь одно словечко малое — рязанских. Какой князь — такие и гривны.

— Так это же! — чуть не ахнул, но тут же, испуганно покосившись на Керима, осекся Евпатий и заверил шепотом: — Все сделаем.